– Спокойней, док, он сильный малый, поборется.
Это девица, та самая, что притащила Курта ко мне. Всей дружной компанией молодежь просочилась в карету скорой помощи, и никто не посмел им препятствовать, ни врачи, ни полиция. Я не мог понять, почему, видимо, в общей суете и нервозности как-то упустили такую возможность, но они сидели тут, угрюмой группкой, с потрясающим самообладанием оценивая ситуацию. Господи, это ты направлял тинэйджеров, ты шепнул им, велел привезти Курта в мой дом, не в больницу, пока бы там сообразили, что к чему, а я был лично знаком с профессором Гаррисоном, Господи, и я успел, как хочется надеяться, что я успел!
– Он ваш пациент? – снова девица, не отвяжется никак; впрочем, пусть, ее спокойствие заразительно, а беседа отвлекает, пусть.
– Он мой друг.
– Друг? Всего-то? Писали о вас так забавно…
– Вранье.
– Разумеется, сэр. Правду писать невыгодно.
– Вы знаете, кто такой Мак?
Тонкая улыбка в ответ. Вдумчивая пауза.
– Зовите меня Лизи, сэр.
– Очень приятно, мисс Лизи, доктор Джеймс Патерсон.
Я задыхался от волнения, кто-то из врачей всучил мне кислородную маску, но Лизи справлялась лучше лекарств и кислорода; заведя со мной светскую беседу, банальнейшую, о погоде, о Национальной галерее, о скучных новомодных тенденциях в одежде, она непринужденно откинулась на сиденье, точно в кресле салона. Я смотрел на ее вставшие дыбом зеленые лохмы и отчего-то думал, что зеленый – цвет надежды; я был вынужден отвечать, высказывать собственное мнение, я постепенно приходил в себя. Через минуту обстоятельной беседы я понял, что маска только мешает, и снял ее. А еще через полторы минуты мы, наконец, приехали, и Курт все еще был жив. Его выволокли из скорой и бегом, под зарядившим некстати дождем, покатили к небольшому уютному особнячку в глубине парка, знаменитой на весь мир частной клинике профессора Гаррисона.
– Лиз, смотри! Наркологический центр! Мак знал, что творит. Но на фиг Дан смотался? – фыркнул непрошибаемый Саймон, открывая дверь перед подругой.
Машинально я отметил, что движения и манеры его безупречны, но мне было не до того, я с полупоклоном пропустил даму вперед и поспешил следом, понимая, что в операционную меня точно не пустят, но стремясь как можно дольше держать в поле зрения Мак-Феникса.
Он приехал ко мне умирать, – думал я, стремительно шагая за носилками, – вряд ли он знал о моем знакомстве с токсикологом, он не мог всего просчитать, но что, если он просто хотел увидеть меня перед смертью? Впрочем, он просил позвонить Роберту Харли.
У меня не было номера знаменитого художника, какие-то его координаты наверняка зарегистрированы в телефонном справочнике, но и его не оказалось под рукой, а всеми вещами Мак-Феникса, включая мобильник и визитницу, завладела полиция.
Операционная была уже готова; носилки с Куртом втолкнули внутрь, и двери захлопнулись у меня перед носом; я в последний раз взглянул на его обнаженное, мертвенно-бледное тело и прижался лбом к прохладному стеклу. Меня тошнило, голова кружилась, я почти терял сознание.
Я не помню, сколько я простоял, вздрагивая и постанывая сквозь зубы; я пытался понять, как я буду жить без Курта и смогу ли я без него жить. Ощущения были новы и в иное время позабавили бы меня как врача, но сейчас я молился за своего неспокойного пациента. Я не понимал, не пытался даже анализировать, когда успел так привязаться к нему, настолько прикипеть, чем он приворожил меня, этот психопат и параноик, но я впервые стоял перед страшным фактом: моего друга пытались убить, мой друг умирал за холодной стеклянной дверью, под мощными софитами на операционном столе, а я ничем не мог ему помочь. Я действительно не знал, как примирить свой рассудок с возможной гибелью Мак-Феникса, с тем, что я не сумел его спасти.
Кое-как справившись с ненужными эмоциями, я прошел в приемную, превратившуюся в штаб-квартиру Скотланд-Ярда; развалившийся в удобном кресле Слайт в обход всех правил курил сигару и допрашивал юных любителей оторваться. Молодежь не стеснялась, устроившись с не меньшим комфортом; в ноту полицейскому Лиз закурила тонкую сигарку в мундштуке, живо напомнив мне картинную манеру Курта; девушка вальяжно закинула ногу на ногу и выпустила струю дыма в потолок весьма элегантным образом. В беспощадном свете приемной стало заметно, что у нее потекла тушь с обильно намазанных ресниц, а фиолетовая губная помада измарала щеку. Жестом я показал, что ей стоит привести себя в порядок; она тотчас извлекла из кармана косухи зеркальце, осмотрела себя критическим взором и запросилась в уборную. Инспектор Слайт скривился, но отпустил.
Когда Лиз вернулась, на лице ее практически не было краски, а мокрые волосы, утратившие свой ядовитый оттенок, в беспорядке упали на плечи. Без слоя косметики и наводящих ужас разводов лицо девушки стало весьма привлекательным, в нем чувствовалось врожденное упрямство и порода, оттенок интеллигентности, что ли, нечто неуловимое, что тотчас кардинально поменяло отношение полиции.