«Недостаточно!» – подумал я, отдавая должное его талантам, а вслух сказал:
– Ну, если ты меня не придушишь и не вышвырнешь из поместья, – тут я позволил себе насмешливую паузу, Курт непроизвольно дернулся, косясь на мое горло, а я придвинулся вплотную, так, что мы почти касались друг друга, – то мы пройдемся по берегу, пообедаем и, скорее всего, решимся на купание. Если тебя колышет, что я чувствовал и думал в свой первый приезд, ты угадал. Я не знал, что ты предложишь мне дружбу, не говоря уже об остальном. Но я согласился, я захотел с тобою дружить! И ради этого сумел пусть не принять, но простить все, что ты сделал со мной, Курт Мак-Феникс. Постарайся поступить также. Сейчас я приехал, чтобы помочь тебе, зафиксируй это в своих потрясающих мозгах, я твой друг, твой врач, я приехал помочь!
Я смотрел в его расширенные, похожие на дальние галактики зрачки, за которыми почти не видна была серая радужка, и повторял раз за разом, как заклинание, голосом, интонацией, всем своим даром внушения, я пропечатывал в его голове простую формулу, аксиому, не требующую доказательств. От моей близости Курта затрясло, я видел, как его тянет ко мне, он хотел меня, безумно, он стиснул кулаки, усилие воли грозило взорвать жилы на его шее, но я не спешил отпрянуть. Я рисковал, я шел ва-банк, откровенно нарываясь, но Курт прорычал черное ругательство и вскочил на ноги. Забыв пиджак, он быстро зашагал прочь, выкрикивая что-то про место, где он видел подобных друзей, и еще какие-то гадости про врачей-шпионов. Я пропустил эту чушь мимо ушей и улыбнулся, зная наверняка: игра продолжается. Побесится, все взвесит хорошенько и пойдет обедать. Потому что так интереснее. Упрямые нынче винтики пошли, одна морока!
Я немного посидел на песке, с удовольствием вытянув ноги, откинувшись на руки, послушал море, подставляя лицо выглянувшему солнцу, брызгам, отдыхая от суеты мегаполиса. Мне было спокойно, как никогда раньше. Бог свидетель, я начинал любить Стоун-хаус, главное, чтоб туманы здесь не частили. Лениво поднявшись, я добрел до самой кромки моря, замочил туфли, нагнувшись, зачерпнул пригоршню воды, поднес к лицу, уронил в песок сквозь пальцы. Вода оказалась теплой, настолько, что я заподозрил Мак-Феникса с его бурной фантазией в сооружении гигантского термостата, даже представил на дне залива мощный котел, питаемый жаром, идущим из недр земных, эдакий подводный ад во плоти. Рассмеялся бредовым мыслям, хотя, если мне не изменяла память, в молодости лорд был с термодинамикой «на ты». Может, попросить его устроить в заливе джакузи? Не позволят, тут кругом заповедники, весь берег под охраной. Интересно, кто ему подписал переделку фермы?
Купаться в одиночестве мне не хотелось, хотя море ластилось и манило безмятежной синевой. Я тщательно отряхнул дорогущий пиджак Курта, накинул на плечи свой и побрел по тропинке к дому. Одолев крутой подъем и – городской житель, что уж там, – слегка сбив дыхание, я выбрался на скалы, почти сразу заметив Мак-Феникса: его мрачная фигура маячила в отдалении, будто демон возмездия. Я окликнул его и замахал пиджаком, точно флагом примирения, он расщедрился на отрицательный жест. День становился теплым, ветер стихал, и я решил не настаивать. Не маленький, сам разберется, пусть погуляет в одиночестве, поразмыслит над новой стратегией.
Мне и самому было над чем поразмыслить. Как быстро он все просчитал! Я придумал пару вполне правдоподобных версий, но их даже озвучивать не пришлось, потому что он уже
Позиция на доске прояснилась, мы разменяли фигуры, но что же дальше? Что мне прикажете делать? Вне всякого сомнения, я имел дело с социопатом, хватило одного взгляда на лорда, когда он приехал за мной на Фолей-стрит, ни тени раскаяния, спокойная уверенность в своем превосходстве, в своем праве делать с людьми все, что в голову взбредет. В том, что я лягу под него, как только он извинится. Портрет, нарисованный его любовником и другом, был портретом психопата, его «истинной сущностью», по словам Роба Харли. Как он сказал? «Кто-то режет моих бывших баб, подозревают меня, сначала забавляло, теперь раздражает»… Ни намека на печаль или сочувствие к жертвам, полное отсутствие эмпатии. Потрясающее хладнокровие и притупленное чувство опасности, ему ведь по фигу, что я работаю с полицией, что я в него стрелял, это всего лишь «забавная ситуация»! Если мне удастся доказать, что Курт Мак-Феникс социопат, Слайт получит в руки мощное оружие, а я – медаль за поимку маньяка. Я думал о Контрольном перечне Хейра, об исследованиях Киля, об МРТ, как все это провернуть, не спугнув Мак-Феникса, он уже о многом догадался, и я должен действовать осторожно, шаг за шагом, я должен добиться более доверительных отношений между нами.
И все же на душе был осадок после всех моих слов о дружбе. Я приплел ее, чтоб успокоить пациента, но получилось искренне, настолько, что тронуло меня самого. Как будто он предложил всерьез. Как будто в принципе была возможна дружба между простым психиатром и миллионером, между насильником и жертвой. Чертов стокгольмский синдром.
Но если конкретизировать цели, я не хотел посадить Мак-Феникса, я хотел вычислить и обезвредить маньяка. Я не ставил пока знак равенства, а потому допускал, что Курт всего лишь травмированный в детстве человек, закрывшийся от остального мира, в нем чувствовалась инфантильность, в нем уцелела мальчишеская жестокость и максимализм, и, закрывая глаза на все убийства, я видел лишь подростка, капризного, упрямого и очень одинокого.
Я не хотел его подставить без вины. Я знал множество примеров, когда люди с неопасными отклонениями содержались в тюрьмах и больницах лишь оттого, что набирали высокий балл, и я смертельно боялся подобной ошибки. Портрет не был уликой, только фантазией, ассоциацией с литературным персонажем и его деяниями. В реальности Мак-Феникс дал мне слово и намеревался его держать вопреки своим желаниям, черт возьми, я только что видел, каких усилий ему это стоило, но он меня не тронул, а значит, все исправимо, он находится в промежуточной зоне и я смогу ему помочь. Мне очень хотелось ему помочь, хотелось с ним дружить, не смотря ни на что, он мне нравился.
Пройдя в дом, первым делом я переоделся. Потом, дотошно исследовав библиотеку Мак-Феникса и отыскав среди справочников и журналов чудом уцелевшего Байрона, прошел через сад к маленькой беседке на краю розария.
Тим Питерс трудился, с воодушевлением подкармливая колючих питомцев; лакей глянул на меня исподлобья, не слишком приветливо, но и без протеста, покивал, делая жесты, намекающие на отличную погоду. Я согласился, что погода удалась, сочувственно улыбнулся при виде клумбы с искалеченными цветами. Я не был специалистом в садоводстве, но то, что казненным розам выжить не удастся, понял как-то сразу. Впрочем, Тим не унывал: рядом с клумбой стояли горшочки с черенками, пустившими робкие листья, и контейнеры, куда он думал отсадить поврежденные кусты, чтобы выходить их в тепле и уюте.
Я предложил свою помощь, лакей отказался, без труда распознав во мне дилетанта; в атмосфере полного взаимопонимания я прошел в беседку, потеснил макеты Курта и часа на три погрузился в божественное царство поэзии, зачитывая вслух особо сильные строки к вящей радости лакея.
Пришедший с прогулки Курт обнаружил нас в беседке, упоенно листавших потрепанный томик, причем Питерс размахивал совком, пытаясь жестами воспроизвести любимые стансы. Довольно долго Мак-Феникс молча пялился на нас, судя по виду, размышляя, в какой дурдом ему звонить, потом не выдержал, расхохотался, до того заразительно, что мы с Тимом переглянулись и согнулись пополам от смеха.
После обеда пошли купаться. Море продолжало радовать, лорд разделся и нырнул в синеву, я колебался, но Курт иронично поднял бровь, и я быстро стянул с себя одежду. Море приняло меня в свои объятья, омывая и очищая, тело вполне уже оправилось от встряски, я рискнул поплыть брасом, Курт пристроился рядом, чуть впереди, и я немедленно ввязался в борьбу за первенство. Потом мы загорали и устроили шутливый поединок по бегу, подняли кучу брызг, покрасовались вольным стилем, снова упали в песок. Курт нырял, доставая со дна замысловатые раковины и окаменелости, я чувствовал, что ему нравится проводить время в моем обществе. И что он уже не зациклен на сексе. Это внушало оптимизм. Хороший выдался денек.
Заходящее солнце погнало нас в дом, в горячий душ; оголодавшие желудки требовали немедленного восполнения энергии. Поужинав и отпустив лакея, Курт достал шахматы, и мы с головой ушли в божественный мир игры. Я не слишком погрешу против истины, если скажу, что просидел за доской всю ночь, жмурясь от удовольствия. Это была не просто партия, состоящая из конечного числа комбинаций, это был поединок психологии и сухой математики, дуэль теории вероятности и интуиции на грани предвидения, мы ломали копья, сшибались лоб в лоб, мы часами раздумывали над атакой, пока банальная усталость не заставила нас пойти на мировую. Пошатываясь, часто смаргивая воспаленными глазами, мы поднялись в спальни, и Курт дружелюбно пожелал мне спокойного утра. Я улыбнулся и кивнул в ответ, стараясь, чтобы жест не выглядел пошлым приглашением; но Мак-Феникс слишком устал, чтобы ловить абстрактные намеки, и просто прошел к себе.
Я толкнул дверь, с трудом разделся и рухнул на кровать, мгновенно засыпая.
Воскресенье прошло спокойно.
С утра выяснилось, что Мак-Феникс успел встать, позавтракать и стартовать в направлении Лондона по каким-то неотложным делам. Я честно попытался представить «дела» богатого денди вроде Курта, но воображения не хватило. Как позднее рассказал всезнающий Слайт, лорд провел несколько часов в клубе, потом сделал заказ в любимом японском ресторане и, закинув в машину пакеты с суши, помчал обратно.
Впрочем, в то утро меня не слишком волновало местонахождение лорда: я решил не искушать судьбу. С аппетитом проглотив поданный лакеем завтрак, я, чуя родственную душу, спросил у него, нет ли в доме еще каких-нибудь шедевров мировой литературы. Откровенно говоря, мне захотелось полистать «Разбойников»; в голове крутились неточные цитаты, их нужно было вспомнить и, произнеся дословно, вычислить причину столь навязчивого рефрена.