Вскоре Курту оказалось мало вечеров. Он завел скверную привычку звонить мне из своего невозможного клуба просто потому, что захотелось услышать мой голос. Это угнетало, просто выводило из себя, я был вынужден извиняться перед пациентом и выслушивать, что бы он хотел съесть на ужин. Однажды Курт сообщил, что находится перед новым стильным салоном и раздумывает, не изменить ли прическу. Сгоряча я посоветовал ему побриться наголо и отключил мобильник.
Сидевший напротив Френсис Слайт укорил меня за нетерпимость.
Увы, я вынужден признать, что заработал себе еще одного постоянного клиента. Старина Слайт приходил ко мне ежедневно, занимал часа полтора драгоценного времени, требуя полнейшего отчета о «дорсетском» деле. Я даже завел на него тетрадь, обозначив в истории болезни особую манию: засадить за решетку Курта Габриеля Эдуарда Мак-Феникса.
Они оба распоряжались мной, как собственностью, но если лорд оплачивал мои услуги, инспектор требовал трудов ради идеи. И злился, слыша о врачебной этике.
Узнав об абсурдном решении лорда, Слайт встрепенулся и спешно отзвонил кому-то, воспользовавшись городским телефоном. Положив трубку, он сел в кресло; лицо его не выражало решительно ничего, но я был уверен: Слайта распирает от азарта, как собаку, поймавшую утерянный след.
– Ты не помнишь, из какого салона он звонил?
– Милорд не назвал салона, – пожал я плечами. – Более того, я не уверен, что он находится в салоне. Последнее время ему нравится доставать меня, только и всего.
– Все дело в том, Патерсон, что по моим данным Курт Мак-Феникс не покидал «Тристан» с самого утра. Дело сдвинулось, дьявол его побери, сдвинулось, наконец! Если наш клиент хотя бы побреется, мы его вычислим, зафиксируем, на суде у нас будет неопровержимое доказательство того, что он может покидать свой клуб, когда ему заблагорассудится!
– До суда вам еще очень далеко, – осадил я, чувствуя себя неловко до крайности.
Мак-Феникс приехал в восемь. Я знал, что ему нелегко оставлять «Тристан» раньше девяти, но принял как данность более чем странное решение, как некую жертву нашим сложным отношениям. Первым делом я с тревогой осмотрел его и невольно улыбнулся: Курт не побрился наголо, но и бесцельно прогуляться по салону не смог. Его голову украшала сногсшибательная сверхмодная укладка; завитые неестественной спиралью волосы не растрепала даже гонка в открытом «Ягуаре»: они казались каменными от обилия лака. Сам же Мак-Феникс, при всем уважении к талантам стилиста и личной несомненной красоте, походил на моллюска, выглянувшего из раковины.
Героических полминуты я отчаянно боролся с лицевыми мускулами, приказывая им окаменеть, потом не выдержал и расхохотался самым неприличным образом.
– Кто тебя так разукрасил? – выдавил я сквозь слезы.
– Честно? – фыркнул и он, нимало не смущенный моим весельем. – Роб Харли притащил какой-то навороченный лак сверхпрочной фиксации – незаменимая вещь в работе, по его словам, – ну я и напросился на укладку. Ребята тоже развлеклись, такие идеи выдавали, жаль, длины не хватило.
– Я так и знал, что ты звонишь не из салона! – я покачал головой.
– Зато твой чокнутый инспектор клюнул, – невозмутимо парировал Курт, падая в кресло. – Я нарочно проехал мимо Скотланд-Ярда, уверен, Френсис Слайт сотоварищи сейчас рыщет по салонам Лондона. Знаешь, сколько салонов в этом веселом городке? И сколько в нем стилистов, давно разъехавшихся по домам? Бессонная ночь им обеспечена.
– Ты в курсе, что живешь «под колпаком»? – не слишком удивившись, спросил я.
– Ну, я же не слепой, – пожал плечами лорд. – Твой приятель самого Господа достанет.
– Слайт – мой пациент, – мягко возразил я.
Курт скептически дернул плечом, но тему развивать не стал.
– Рад, что повеселил тебя, Патерсон, последнее время ты как выжатый лимон, кислый и вялый. Знаешь, что… – он выдержал паузу, просчитывая варианты новой затеи. – Пошли сегодня в сауну. И тебе на пользу, и мне: не могу же я в таком виде ехать в Кингсайд, меня мой собственный лакей освищет! Давай, хватай куртку и рванули.