А дальше оставалось только бежать, потому что припустила Йага так, будто ее нечистики за пятки кусали. Яростная, задыхающаяся от скорости и злости – истинная ведьма! Ох и страшна! Недалеко от коровников налетела на какую-то нищенку. Та взглянула дочери леса в глаза, да как заорет! И немудрено! Сверкали те глаза ровно звериные, настоящее пламя в них бушевало!

Нетрудно догадаться, отчего так взбеленилась ведьма. По большой дружбе требы Тени не приносят, жертвенное зверье под чужим порогом не зарывают. Не просто так отец Иваньки ушел из семьи, а с ним вместе и счастье. Увели. Нарочно увели, черным колдовством!

Наконец нашли. Дом у доярки был – загляденье. Чистый, ухоженный, со свежим заборчиком. И побогаче соседних. Честным трудом такое хозяйство не наживешь!

Йага не стала стучаться и докладываться. С разбегу налетела на калитку, снесла щеколду. Навстречу кинулись два здоровенных лохматых пса, но ведьма рыкнула, и охранники нетерпеливо заскулили, завиляли хвостами, кинулись лизаться.

На скамеечке у дома сидели двое. Баба – кровь с молоком! – большегрудая, румяная. Платок повязан узлом вперед, как у мужней. А рядышком притулился мужичонка. Странный то был муж… Вроде и плечи широкие, и руки большие. А сидел ровно колом подпертый: голову опустил низко-низко, рубашка да и сам он весь повис на собственном хребте. Казалось, вот-вот завалится на бок, но все никак: придерживала незримая сила. Красивый был мужик когда-то, сильный. Ныне же усох. И червь, что глодал его изнутри, сидел рядышком, румяный да круглый, и лузгал семечки.

– Вы еще кто таковы?! Ну-ка я на вас собак…

Договорить доярка не успела, потому что Йага уже встала перед нею и швырнула наземь платок в маках. Кошачья голова отвалилась от скелета, выкатилась. Доярка ажно на скамью вскочила, чтобы ненароком не коснуться, а злющие псы запищали и забились в будки.

– Ты! – Лесная ведьма диким зверем рычала. – Ты! Как посмела?! Так-то ты благодаришь богов за силу, что тебе выпала?!

Баба затравленно озиралась, но ни Иванька, ни тем более рыжий северянин спасать ее не собирались. А ведь чуяла, поганка, что спасать придется! Столько лет помаленьку ворожила, то участок на общинном поле себе побольше вытаскивая, то отнимая у соседской коровы молоко, чтобы своя лучше доилась, то привораживая приглянувшегося мужика… И большая ли беда, если тот мужик усохнет за какую-то декаду и уйдет в Тень? Мужиков красивых в округе полно!

Иванька шмыгнул носом и спрятал лицо на груди у Рьяна. Тот, кто дал ему жизнь, кто учил из дерева лошадок вырезать, сидел на скамейке, глядел перед собой пустым рыбьим взглядом и сына не узнавал.

Доярка зашипела:

– Прочь пошла, ведьма! И выродка мелкого забирай! Прочь, прочь!

Она замахала на Йагу, и Рьян поклялся бы, что черные мушки вылетели прямиком из рукавов. Вылетели и направились к лесной хозяйке, но та не шелохнулась. Мелкие твари роились и премерзко пищали, еще миг – и облепили бы лицо. Рьян дернулся защитить девку, но мошки повисли в воздухе и зашуршали вниз семечковой шелухой.

У доярки ажно волосы дыбом встали, приподнимая платок.

– Сгинь! Сгинь, пропади! – заверещала она. – Прокляну! Прокляну-у-у!

Но куда тягаться злобной бабе с дочерью леса? Пусть желчи ей и достало в чужую семью влезть, а все ж истинного колдовства эта ведьма не знала. Она только начала шептать себе под нос (не то взаправду проклинала, не то попросту ругалась), а Йага уже безбоязненно приблизилась и сдернула доярку со скамьи. И не останавливали ее ни угрозы, ни плевки. Да что уж, и боги бы не остановили!

С доярки же разом пропала вся красота. Румянец оказался всего-навсего свекольным соком, и он стекал вместе с холодным потом. Круглые щеки, что казались наливными яблочками, обрюзгли, посерели. Вся она стала ровно тесто перебродившее.

– Сама, – холодно приказала Йага. – Сама жри свое проклятье, не то я его тебе в глотку запихаю.

Баба вконец обезумела. Узорный платок с узлом вперед съехал набок, из-под него выбивались тонкие безжизненные пряди, от пота потемнела рубаха.

– Убью!