Ведьма подтянула повыше одеяло.

– Конечно. Только ты выздоравливай, хорошо?

– Хорошо-о-о-о, – не то пообещала, не то счастливо вздохнула Светла.

Через седмицу Светлы не стало. Йага хотела навестить подружку, но во двор ее не пустили. Только к концу дня дошли слухи, что жрецу пришел черед хоронить младшую дочь. Отчего так вышло, ведьма никак не могла взять в толк. Она металась по светелке, расчесывая руки от беспокойства.

– Я же все сделала, все… Она поправлялась! – плакала она.

Рьян гладил лесовку по волосам и не знал, как утешить. Иной раз спорить с Тенью себе дороже.

– Я обещала навестить ее. Обещала, что приду снова… Рьян, я обещала!

Проклятый прижал ее к себе. Кабы он только мог спрятать ведьму в объятиях от беды! Кабы только мог уберечь… Быть может, Зорка не зря отказывалась выпускать дочь из чащи?

В Срединных землях хоронили странно. Где протекали крупные реки, там отправляли мертвых по воде; где хорошо родила земля, закапывали. Рьян считал, что всего лучше сжечь мертвеца, чтобы по веревке из дыма он забрался в чертоги Золотого бога, но не все народы так разумны, чтобы принять северный обычай. В Черноборе считали, что с дымом дозволено отправлять лишь весточку и жертву богам, но никак не своих родных. Здесь ставили смертные короба.

Последнее пристанище устраивали в стороне от города, на холме. Еще издали виднелись черные ро счерки ларей на высоких курах, подобных тем, на которые опиралась изба лесной ведьмы. Дерево для коробов пропитывали особыми снадобьями, дабы не выпустить смрад. Щели плотно конопатили от всякой живности, о том, как готовили к захоронению тела, и вовсе знали только старики, да не все подряд, а те, кто беседует с Тенью. И жрец, конечно.

Йага ходила ни жива ни мертва. Чуть не выскочила на крыльцо босиком, благо Рьян перехватил и заставил обуться.

– Не надо тебе туда, – завел он опостылевшую песню.

Ведьма точно и не услышала. Позволила усадить себя на скамью и послушно вдела ноги в валенки. Молодец продолжал:

– Только сердце растревожишь. Ты, что могла, сделала. Ну так даже ты с хозяйкой Тени не можешь бороться!

Звериные глаза непокорно сверкнули.

– Может, и могу! Тебе почем знать?

Рьян вздохнул и тоже натянул обувку: не одну же колдовку отпускать! Если Мороз искали по всему городу, то смертный воз постарались провезти скорее, не собирая толпы. Но народ сбежался и сам. Проводить Светлу хотел едва ли не весь Чернобор. Кабы весть не успела облететь заснеженные улочки, можно было решить, будто снова привечают Мороз: была вереница людей, был и воз, и жрец со взглядом, устремленным в неведомые простым смертным дали. И что всего больше разозлило северянина, люди смеялись и пели!

Тоскливые то были песни, хоть и с добрыми словами. Мимо усмарева дома то и дело пробегали раскрасневшиеся бабы с выкопанными из-под снега ростками. Они бережно отогревали корешки под тулупами, чтобы те не погибли и славили жизнь даже в смертном коробе.

На родине Рьяна никто не посмел бы оскорбить умершего веселием. Здесь же обычай требовал иного: черноборцы смеялись, кто-то танцевал на скользких тропках, воз с телом приветствовали, словно новорожденного. Один только жрец не смеялся. Он сидел подле завернутой в алую тряпицу дочери, и казалось, что вот-вот ляжет с нею рядом. Не смеялась и Йага. Видно, тоже считала обычай диким.

Сестры покойной не отставали от людской вереницы, хоть и с трудом тащили наполненные неведомой смесью крынки, братья волокли лесенку. Но живые дети не утешали жреца. Их он гонял почем зря, а вот младшенькие близняшки…