– Я не желал ей зла! Я… Она была моей сестрой! Посмотри же на меня! Йага, я никогда тебя не обижу! Я люблю тебя!

И осекся, сказав то, чего никому говорить не собирался.

– Я люблю тебя, – повторил Рьян тихо, и слова потонули в свисте ветра.

– Она тоже тебя любила…

Редко случалось такое, что хозяйка леса пугалась. Чаща не страшила ее, не беспокоили болота, оторопь перед большим городом ведьма обуздала, а уж от медведя и подавно не шарахалась. Но сейчас… Йага дрожала от ужаса. И, нет, вовсе не потому, что опасалась за свою жизнь, не потому, что северянин омыл в крови руки, что ласкали ее ночами. Потому что стало ясно то, о чем предупреждала матушка, то, о чем спрашивала подруженька Ива, то, в чем колдунья и сама сомневалась: убийца или нет, он любим ею.

Вырвал девицу из оцепенения Рад. Обеспокоенный криками, он пошел проведать друзей, а застав распахнутую дверь, не на шутку струхнул. Однако оба жильца нашлись во дворе.

– Чего расселись? Давно с горячкой не лежали? А ну в дом! В тепле разберетесь, что у вас стряслось!

Но прежде чем кто-то ответил, раздался грохот. Крепкий забор у усмарева дома и без того ходил ходуном под ударами пурги, но эти удары были иными: отчаянными, торопливыми. Рад нахмурился и отодвинул засов.

В калитку ввалился не человек даже, а комок лохмотьев. В дырах на тонком, не по погоде, платье алела зацелованная морозом кожа, грязные спутанные волосы гуляли на ветру. Не сразу стало ясно, что перед ними женщина, а уж узнать ее и вовсе сумела одна Йага. Да и то не глазами, а ведьмовским чутьем.

Всю выдержку собрала Желана, чтобы заговорить с дочерью. С той, что восстала из мертвых, выжила в диком колдовском лесу, с той, кого должна была оберегать непутевая мать, а вместо того обрекла на вечное одиночество. Она словно бы ждала пощечи ны, а то и чего похлеще. Словно желала расправы. Но прежде собиралась сказать то, чего ради примчалась к дому усмаря.

– Боров упросил жреца взять ведьму. Людей собирают. В Чернобор едет Посадник.

Рад шарахнул тяжелым кулаком по воротам так, что со столбиков посыпался наметенный снег; на острых скулах Рьяна выступила медвежья шерсть; Йага побледнела. Первым очухался усмарь.

– В дом. Живо! Все!

Вроде недавно жила Йага в городе, а имущества накопила больше, чем за все минувшие лета в чаще. Но Рад, будто сам не реже, чем раз в год, бежал, сноровисто накидал в суму теплых вещей и огниво. Грубо содрал с ведьмы приметную вышитую телогрею и почти силой втолкнул в свой тулуп, сверху нахлобучил мужицкую шапку, а волосы под одежей спрятал. Рьяна собирать не пришлось: он и вещей толком не нажил, и понял, что удумал друг, первее.

– По метели следов не увидят… У ворот точно ждать станут, так что идите мимо коровника. Там мальчишки лаз в стене проделали, вы через него…

Йага ни за что не запомнила бы, зато северянин деловито кивал. Наконец Рад замолчал. Сказать нечего, а время терять не след. Неужто все?

Вот уж чего не ждали от огромного кожевника, так это слез. Капли впитались в пышные усы, но Рад как мог ободряюще улыбнулся. Он метнулся к себе в комнатушку и сунул что-то Йаге в руку, затем крепко обнял.

– Береги себя и… его, – попросил он.

В ладони у ведьмы осталось кожаное очелье: наконец-то мастер остался доволен хитрым сплетением узелков. Как раз вовремя закончил работу. Рад взял Рьяна за плечи и долго, пытливо глядел в глаза, но так ничего и не сказал. Только кивнул, словно не прощаясь, и подпихнул к двери.

У выхода замерла забытая всеми в суете Желана. Только теперь стало ясно, как исхудала женщина, как измучилась виною за семнадцать лет. Она наблюдала за повзрослевшей дочерью, а по щекам ее катились не прожитые с нею вместе годы.