Поток машин не ослабевал, и через три часа тяжелой дороги я почувствовал недомогание. Это была поганая, жуткая тошнота, незнакомая мне прежде. Не знаю, что это было. Я подумал, что это грипп.

«Знаете что? — сказал я. — Давайте остановимся и снимем гостиницу. Завтра мы поедем в Тихуану и возьмем таблетки».

Мы поселились в гостинице неподалеку от границы, и я проспал до десяти часов вечера. Проснувшись, я взорвался фонтаном рвоты и поноса. Я не успел вскочить с постели. Я бился в судорогах. Дженнифер и Эми налили мне колы, и она тут же пошла обратно, то ли через задний проход, то ли через рот. Это продолжалось всю ночь. Я был покрыт дерьмом и блевотиной с головы до ног и всю ночь кричал не переставая. Дженнифер вместе с сестрой лежали на другой стороне кровати, зажимая ладонями уши. Эти звуки напоминали изгнание бесов. Эми захлебывалась рыданиями.

Я был уверен, что умру. Я не понимал, что со мной творится, я не знал, что это ломка. Я думал, что со мной случилось что-то серьезное, что я подхватил смертельно опасную болезнь.

На следующее утро комната напоминала поле боя. Стоял несносный запах. Мы собрали свои вещички и смылись. Пересекли улицу и зарегистрировались в другом отеле. В короткую минуту просветления я вспомнил, что видел ломку раньше. Однажды я покупал героин у одного торчка, его звали Крис. Мы встретились с ним в «Макдональдсе». Он привел своего дружка — очаровательного малыша Хантера. Я должен был везти их к барыге, чтобы они купили мне грамм.

Вдруг Хантера затрясло. Он позеленел.

Он сказал: «Притормози».

Потом выскочил из машины, подбежал к урне и его стошнило.

«Что с ним?» — спросил я.

«С ним все в порядке, — вмешался Крис. — Он просто ослаблен».

«Ослаблен? — недоуменно спросил я. — О чем ты говоришь?»

«У него ломка, — продолжал Крис. — Он на отходняках. Но он поправится. Надо чуток мази».

Это воспоминание не шло у меня из головы, я скорчился, меня бил озноб, я покрылся гусиной кожей. Все вокруг провоняло. Рвота не прекращалась. Все мое тело разболелось. Я хотел принять душ, но струи воды жгли как огонь. И холодная, и горячая вода причиняла боль.

Тогда я не понимал, что все эти три месяца я принимал сильное болеутоляющее. Героин заменил мне весь мой естественный дофамин, и мой организм не знал, как без него обходиться.

Меня рвало, я рыдал и говорил Дженнифер: «Мне надо лечь в больницу. Я даже знаю, куда можно лечь».

Задолго до того, как я стал законченным торчком, — еще тогда, когда я просто мыл машины и торговал марихуаной, — в доме у Эксла я познакомился с одним парнем. Его звали Шэннон. Он был из Индианы, из штата, расположенного по соседству с моим родным Огайо. И мы подружились. Только что Шэннон свел диск с группой Blind Melon[59] и был счастливее «кобеля с двумя елдаками», как он сам выразился. Мы поддерживали связь, но не встречались, пока однажды он мне не позвонил и не сказал, что лежит в клинике в Марина-Дель-Рей. Клиника называлась «Исход». Пару раз я его навещал. Теперь я понял, что пришел мой черед ложиться в «Исход».

Дженнифер и Эми повезли меня в клинику, я велел им ждать в машине. Не то чтобы я всерьез хотел ложиться в клинику, — я просто хотел взять лекарство от ломки. Больница была обнесена высоким забором, и когда две медсестры входили со служебного входа, я проскользнул за ними вслед.

Я подошел к регистратуре, — трясучка не прекращалась, меня немного подташнивало. «Мне нужно лекарство. Я боюсь, что умру».

Сестра взглянула на меня: «Так. И в чем дело?»

— Мне нужно только лекарство. Боюсь умереть.