Дженнифер подсела вместе со мной. Это был только вопрос времени. Она стала наркоманкой еще в юном возрасте. В двенадцать-четырнадцать лет она начала с «легких» наркотиков, курила винт. Ее генетическая предрасположенность к зависимости и мои усердные поиски забвения были неразрывно связаны между собой.

Потом я встретил кореша Манни в «Coffee Bean» в Малибу. Наверное, ему было за полтос, но выглядел он на все семьдесят. Мы подружились, Манни рассказывал мне истории из своей молодости. О том, как он был джанки в Нью-Йорке. Есть разница между торчком и джанки. Я был торчком — с идел на экстази, бутирате, кетамине, героине и крэке. Это было ужасно, но я не был джанки. Джанки вмазываются. А я просто курил мазь. Я уверял себя, что еще не опустился на самое дно, потому что никогда не буду колоться. И тут в моей жизни появился этот престарелый джанки и дал мне пинка под зад. Он пил и курил марихуану, но не кололся двадцать три года.

Всякий раз, когда мы сидели с ним вместе, я предлагал ему покурить со мной. И всякий раз он смеялся и говорил: «Нет, ты только пускаешь героин по ветру. Ты расточителен». Его слова казались мне глупыми и заносчивыми.

Манни отказывался курить героин, но он охотно общался и заводил новых друзей. У себя дома он устроил звукозаписывающую студию, где мы часто расслаблялись и музицировали. Итак, моя жизнь выглядела следующим образом: я курил героин и крэк в доме Манни, музицировал, а потом валялся в ногах у Дженнифер и уверял ее, что наркотики нам не повредят.

Мы пробовали бупренорфин в стеклянных ампулах для внутримышечных инъекций. Лекарство от опиатной наркозависимости. Мы делали друг другу уколы в трицепс. Было адски больно, но симптомы ломки исчезали. И в любой момент мы могли снова садиться на героин. Страх пропадал. Мы больше не боялись ломки, так почему бы и нет?

Но однажды ночью ломка была просто нестерпимой. Даже на бупренорфине. Мы с Дженнифер разругались, потому что она собиралась ехать к сестре, а я хотел, чтобы она осталась со мной.

«Я поставлюсь героином, — орал я, — если ты уйдешь».

«Валяй», — сказала она и ушла. Как мой отец тогда — в минуту расставания со мной.

Я поехал в дом престарелого джанки Манни и заявил ему с порога: «Ты всегда говорил, что я трачу героин попусту. Теперь я хочу попробовать так, как надо. По-честному. Если не покажешь, я вмажусь сам и, возможно, умру».

«Тпр-р-р-у! Полегче на поворотах, — осадил меня он. — У тебя нет даже игл».

— Почему нет? Я принес.

И я показал ему внутривенные иглы от бупренорфина. Он поколебался.

— Ладно, только я хочу кое о чем тебя предупредить. — О чем это?

Он пристально посмотрел мне в глаза и сказал: «У джанки не бывает Рождества».

— Что за пургу ты несешь? Припугнуть меня вздумал, да?

— Запомни, что я сказал. У джанки не бывает Рождества.

— Срать я хотел на Рождество. Ну что, попробуем? И я достал одну из моих игл.

Он покачал головой и отвел мою руку в сторону.

— Пошли.

Мы спустились вниз по лестнице. Там стоял ящик для инструментов, который всегда был под замком. Я думал: надо же, как странно — он никогда не прятал свой бумажник и наличные, при том что в его доме тусовались торчки, но он всегда держал под замком этот старый ящик для инструментов. Он отыскал подходящий ключ на связке и открыл ящик. Там лежали ровные ряды герметически упакованных шприцев, резиновых жгутов и проспиртованных ватных тампонов.