Я думал: «К черту вас всех. Никогда вас больше не увижу, гребаные вы говнюки».

Вскоре остался один только Манни, который был в полной прострации и дрых на своей кровати. Я поднялся наверх в кухню, взял ковшик и шприц на двадцать семь кубов. Потом я взял весь оставшийся героин — полтора грамма — и пустил в расход. Я набрал его в шприц до последней капельки и торжественно повел поршень вниз.

Вдруг стало тепло.

Я воспарил к потолку.

Я был где-то в другом месте. Было чертовски холодно и темно, но я оставался в полном сознании и отчетливо воспринимал происходящее. Не было никакого кайфа. Мой ум был ясен. Я пытался понять, что происходит. Потом до меня дошло.

Боже мой! Боже мой!

Мать твою! Мать твою!

Я это сделал.

Я умер.

Боже мой! Мать твою!

Вокруг сгустились холодные мрачные тучи, потом горизонт прояснился. Я видел себя лежащим на полу кухни Манни.

Боже мой. Я умер.

Я наблюдал происходящее как в замедленной киносъемке, хотя Манни пронесся мимо моего тела, как метеор. Он говорил по телефону. Он метнулся к морозильнику, вернулся обратно и нагнулся надо мной. Он что-то сделал с моей шеей и побежал обратно к морозильнику. Несколько раз он бегал взад и вперед, и я понял, что он обкладывает мою шею мороженым.

Что за черт? Мороженое?

Потом я понял, что он пытается сохранить мой мозг — чтобы тот нормально функционировал, когда я выйду из комы.

Удачи тебе.

Я мертв, черт побери.

Мне крышка.

В комнату ворвались незнакомые люди. Они вывели Манни и столпились вокруг меня. Я видел врачей в белых халатах, видел пожарных. Они разрезали мою рубашку и проверяли дыхание и пульс. Дикая боль стеснила грудь.

БАХ!