Адвокат покачал головой.
— Предоставьте это мне. Даже в самом худшем случае Эми вменят лишь мелкое преступление. Приговорят к исправительным работам.
— На неё заведут досье, — сказала мать. — Это последует за ней — за всеми нами — всюду.
— Куда последует? — спросила я. Слёзы хлестали по щекам, и я была не в силах их остановить.
— Она в переносном смысле, — ласково сказал адвокат.
Мать покачала головой.
— Нет, в прямом. Нам придётся переехать. Господи, дом Шипли — в двух кварталах от нашего! Извините, мы на минуточку, — сказала она Митчу, который вежливо сделал шаг в сторону и отвернулся к окну. Мать наклонилась ко мне так близко, что почти прижалась лицом к лицу. — Впервые вижу, как ты плачешь, и из-за чего? Из-за мальчишки?
Я покачала головой. Меня накрыла такая волна вины и стыда, что я с трудом могла дышать. Почему я не легла с Тигом на матрас? В надежде и ужасе, охвативших меня после поцелуя, я упросила его уехать. Я заставила его выехать на дорогу, которая привела к убийству миссис Шипли. Я плакала всю прошлую ночь. Я знала, что буду плакать ещё очень долго, и в том числе из-за Тига. Я пыталась распухшим языком сформулировать связное объяснение, но тонкая плёнка спокойствия, скрывавшая истинные чувства матери, лопнула, и хлынула едкая жалость к себе.
— Ты понимаешь, что это изменит жизнь всей нашей семьи? Отец ищет новую работу. Ты понимаешь? Брату придётся доучиваться непонятно где, — её ноздри раздулись, губы плотно сжались, казалось, она тоже вот-вот расплачется. — Нам всем пришлось жертвовать важными для нас вещами. Из-за тебя, Эми. Мы наняли для тебя Митча, и одно это обошлось… А ты сидишь тут и ревёшь из-за мерзкого мальчишки, который втянул нас в такие неприятности! — её голос стал громче. — Ты могла отправиться в тюрьму!
— Она несовершеннолетняя, — заметил адвокат, по-прежнему глядя в окно, будто изучая облака. — Сомневаюсь, что на неё заведут дело. И даже если так, досье будет закрытым.
Но это не слишком убедило мать. Она выпрямила спину, скрестила руки, ноздри по-прежнему раздувались.
— Простите, — промямлила я, икая и сморкаясь, пытаясь унять слёзы. Я никогда не была желанным ребёнком. Может быть, видя идеального Коннора, прирождённого спортсмена, умника и красавца, она решила, что дети получаются по спецзаказам. Может быть, окажись я стройной и блистательной, или будь я мальчиком, она любила бы меня не меньше, чем брата. Но она получила неуклюжую толстуху, которая ворует дешёвое вино и сбегает из дома с мальчишкой из неблагополучного района. Из-за меня наша гламурная, вызывающая всеобщее восхищение семья стала источником сплетен и тонких намёков на трагедию и пьянство, а я рыдаю над Тигом, вместо того чтобы быть благодарной и восхищаться тем, сколько мать потратила на адвоката.
— Я плачу не только из-за Тига. Мне так жалко Лолли и По…
— Хватит! — перебила она, и я поняла, что только усугубила своё положение. — Может, хочешь заявиться к ним и рассказать, как тебе их жалко? Дети остались без матери, бедный мужчина овдовел — может, им забыть об этом и радоваться твоим извинениям? Может, они сидят сейчас и думают: «Жалеет нас Эми или не жалеет?» Мы уезжаем, чтобы они никогда больше нас не увидели, чтобы хоть немного облегчить их боль.
— Но мне правда жаль, — пробормотала я, рыдая так громко, что адвокат уже не мог делать вид, будто его здесь нет. Он повернулся ко мне и протянул белый накрахмаленный платочек. Мать смотрела на меня, и её лицо отражало такую сложную гамму эмоций, что я не могла разобрать ни одной.
— Просто отвечай на вопросы Митча, — сказала она, и я почти перестала плакать, когда она сказала: — Надеюсь, нас не обвинят из-за того, что это ты напоила мальчишку.
К тому времени как первый детектив пришёл взять у меня показания, я была до того выжата, что весь допрос казался мне нелепым набором слов. Язык с трудом двигался, но я, как могла, рассказала всю правду, умолчав лишь о поцелуе, о своём маленьком секрете, ярком эпизоде, теперь поблёкшем. То, что мы совершили, разрушило наш поцелуй, вынудило и его считать ошибкой.
Первый детектив выпытывал детали аварии. Но после того, как Тиг меня поцеловал, мы допили вино и ещё покурили, ночь стала калейдоскопом красок и форм, утративших какой-либо смысл. Я говорила правду, и эта правда укладывалась всего в три слова:
Я повторяла их снова и снова, мой распухший рот выдавал только гласные.