Мои приближенные спросили меня, когда народ этой земли принял ислам в качестве своей религии, я ответил, что султан Махмуд Газневи сделал их мусульманами, однако три года спустя, Ибн Араб-шах, сын Араб-шаха, ученый живущий в стране Шам, развеял то моё заблуждение. Я вывез Ибн Араб-шаха из страны Шам к себе в Самарканд, чтобы извлечь как можно больше пользы для себя из бесед с ним, и он, в настоящее время пишет книгу обо мне, обещав, что при завершении ее, он покажет ее мне. (Эта книга не была завершена при жизни Тимурленга, после его кончины она была завершена Ибн Араб шахом. Книга называется «Аджайиб Аль Макдур фи Навайиб-и Тимур — Марсель Брион).

Ибн Араб-шах поведал мне, что жители Хиндустана были обращены в ислам еще мусульманами-сподвижниками Садр-уль-Ислама (т. е. пророка Мухаммеда, да благословит Аллах его и его род), а не султаном Махмудом Газневи. Когда султан Махмуд Газневи пришел в Хиндустан, население тех районов, где сегодня обитают мусульмане, уже исповедовало ислам. И султан Махиуд Газневи, несмотря на то, что разрушил множество будийских и индуистских храмов, так и не сумел распространить ислам дальше, в другие районы Хиндустана. (После Тимурленга ислам распространился в Хиндустане в еще большей мере благодаря усилиям его потомков, известных в истории как династия Великих Моголов, которые правили той страной на протяжении многих лет. Основоположником той династии был человек по имени Бабур, считавшийся прямым потомком Тимура — Марсель Брион).

Ибн Араб-шах рассказал мне, что одним из деятелей, распространивших ислам в Хиндустане был Моъавийа (один из сподвижников пророка). Однако его сын Йезид, в противоположность своему отцу, не предпринял каких-либо шагов по дальнейшему распространению ислама в той стране.

После Йезида, другие халифы династии Омейядов распространяли дальше религию ислам, однако так и не сумели утвердить ее господство по всему Хиндустану, потому что это настолько обширная страна, что невозможно утвердить единый культ во всех ее просторах. Поняв, что я следую по земле, где обитают мусульмане, я велел дозорным отрядам шествовать с зелеными знаменами и, чтобы они, всюду где останавливаются и вершат намаз, громко возглашали азан, пусть местные правители знают, что в их страну вступило исламское войско. Такая мера с моей стороны оказалась настолько действенной, что мы, без каких-либо стычек или противодействий со стороны населения, сумели проделать довольно долгий путь, дойдя до Кветты. Правитель Кветты, именуемый Абдулла Вали-уль — Мульк с почетом встретив меня, провел в свой дворец, предложил находиться там и быть его почетным гостем во время пребывания в его городе.

Однако я предпочел жить в своем лагере, ограничившись тем, что отобедал в том дворце лишь в первый день своего прибытия. Абдулла Вали-уль-Мульк был человеком преклонных лет с седыми волосами и бородой. После трапезы, он дружески обратился ко мне с вопросом: «О великий эмир, пожалуйста, поведай, куда ты держишь путь и какую цель приследуешь?» Я ответил: «Хочу утвердить свою власть в Хиндустане и включить его в состав подвластных мне земель». Вали-уль-Мульк молвил: «О великий эмир, заклинаю, откажись от намерения завоевать Хиндустан». Я спросил, почему я должен сделать это. Он ответил: «В Хиндустане правят две тысячи разных царей, которых называют раджами и даже если Господь даст тебе целую сотню лет жизни и все то время ты посвятишь сражениям, все равно тебе не удастся покорить Хиндустан». Я спросил: «А как же сумел сделать это Махмуд Газневи?» Вали-уль-Мульк ответил: «Махмуду Газневи удалось завоевать лишь уголок Хиндустана, другие завоеватели также не сумели добиться большего. О великий эмир, ты не представляешь как огромна эта страна, какое множество разноплеменных народов населяют ее, одна её часть на севере примыкает к районам, где стоят суровые холода, другая, на юге — к местам где царит невыносимый зной. В одном краю Хиндустана люди мрут от холода, в другом — от жары, где не знают, что такое одежда. В одном краю люди не употребляют в пищу мяса овец и коров, считая их запретными, а в другом поедают человечье мясо. Есть здесь места, где умерших мужчин сжигают, а их жены живыми должны следовать за ними на костер, а есть местность, где мертвых ни хоронят, ни сжигают, а просто бросают в реку на съедение рыбам и в то же время пьют воду из тех же рек и там же совершают омовение».

Я сказал: «О дорогой гостеприимец, ты оказал мне весьма любезный прием. Однако, ничто из того, что ты мне рассказал не в состоянии удержать меня от того, чтобы пройти весь Хиндустан, от края до края. Я тот человек, который в стране кипчаков бился с самим Тохтамышем и поставил его на колени, даже тамошние смертельные холода не сумели помешать мне успешно сражаться. Я человек, которому удалось сокрушить исфаганскую крепость, знал бы ты, какая это была неприступная твердыня — только длина ее стен составляла семь с половиной фарсангов, через каждые сто пятьдесят заръов была возведена башня, по гребню той стены могла бы свободно проехать арба, а ее башни были выдвинуты далеко вперед от крепостной стены, чтобы воспрепятствовать попыткам осаждающих устроить подкоп. Я сумел одолеть ту твердыню и взять Исфаган, а ты пытаешься напугать меня людьми, для которых запретно есть мясо овец и коров, теми, кто поедает людей и теми, кто предает своих покойников огню или водам реки.

Будь в Хиндустане не две тысячи, а четыре тысячи правителей, все равно я завоюю его и ничто не сумеет удержать меня от этого, потому что я не боюсь смерти. После обязательных предписаний веры, самыми обязательными для меня являются законы войны. Я получил столько ужасных и тяжелых ран в боях, что не могу их сосчитать, но я никогда не страшился смерти и самое приятное зрелище для меня — это видеть фонтаны крови, бьющие из перерезанных жил врага, сражённого мною собственноручно».

Абдулла Вали-уль-Мульк молвил: «О великий эмир, в твоем бесстрашии и смелости я никоим образом не сомневаюсь, до меня не раз доходили слухи о проявленных тобою мужестве и отваге, знаю, что и войскам Салма и Тура не под силу было бы остановить тебя и ты настолько бесстрашен, что в любом месте сумеешь пробить себе дорогу. Но в Хиндустане твой путь будет закрыт, то, что встанет преградой на нем не будет войском, подобным войску Салма и Тура». Я спросил, что это будет за преграда на моем пути. Он ответил: «Чума». Я засмеялся и сказал: «Если бы не твой почтенный возраст и жизненный опыт, который по-идее должен быть больше моего, и если бы не необходимость проявить в отношении тебя должное уважение, я бы сказал тебе, что ты не обладаешь и каплей ума. До сегодняшнего дня ничто не смогло помешать исполнению моих решений, даже чума, которой я сам переболел будучи в Фарсе». Вали-уль-Мульк сказал: «О великий эмир, все завоеватели мира, вторгавшиеся в Хиндустан, в конце концов терпели поражение именно от чумы, и вынуждены были спасаться от неё бегством. Эта болезнь не оказывает сильного воздействия на местное население, которое привыкло к нему, однако валит с ног пришельцев».

Я сказал: «Итак, вот уже две недели, как я нахожусь в Хиндустане и чума не смогла свалить меня с ног». Вали-уль-Мульк сказал: «Здешние места обладают благоприятным климатом, можно сказать, что это еще не настоящий Хиндустан. Ты лучше скажи мне, куда ты держишь путь, чтобы я мог сказать, через какие места тебе предстоит пройти, чтобы попасть в тот самый настоящий Хиндустан».

Я сказал, что намерен дойти до Дели, взять его, а затем завоевать оставшиеся земли Хиндустана. Вали-уль-Мульк сказал: «Местность, простирающаяся отсюда до города Мултана, обладает благоприятным климатом, пройдя Мултан, ты вступишь в настоящий Хиндустан». Я сказал, что и в настоящем Хиндустане меня не будет страшить болезнь. Вали-уль-Мульк сказал: «Нет сомнений в том, что ты ничего не боишься, но чума может погубить всех твоих воинов, а ты можешь остаться без войска». Я ответил: «Чума не грозит мне пока что, а если и возникнет ее опасность, тогда и подумаю о том, как быть и что предпринять». Вали-уль-Мульк ответил: «О великий эмир, я желаю твоего благополучия и безопасности, и потому еще раз скажу, что в Хиндустане чума губит пришельцев и не очень уж трогает местных».

Затем правитель Кветты спросил: «О великий эмир, ты пришел сюда из Искандера?» Я ответил утвердительно. Он спросил, проходил ли я через Хайбарский перевал. Я вновь дал утвердительный ответ. Вали-уль-Мульк спросил: «Как получилось, что ты пришел в Кветту, ведь такой путь гораздо длиннее. Ты мог бы идти в Дели коротким путем, завернув в Кветту, ты удлинил себе дорогу». Я ответил: «Я избрал такой путь, чтобы дойти до Дели без необходимости ввязываться в стычки на местах. Избери я более короткий путь, мне бы каждый день пришлось вести сражения, что задержало бы мое продвижение в сторону Дели».

Вали-уль-Мульк согласился с таким моим высказыванием и добавил: «Отсюда до Мультана никто не встанет на твоем пути, потому что жители всех мест, по которому будет проходить твой путь — мусульмане. Но, миновав Мультан, ты вступишь в районы, населенные индусами и они поднимутся против тебя, причем особую опасность представляют их стрелки из луков, которые располагаются в беседках, установленных на спинах слонов».

Я сказал, что меня не пугают ни их стрелки, ни их слоны. Затем я спросил Валь-уль-Мулька, бывал ли он в Дели. Он ответил, что да, бывал. Я спросил, что собой представляет крепостная стена Дели. Он ответил, что она сложена из камня и окружена рвом. Я спросил, какова численность войска правителя Дели. Вали-уль-Мульк сказал, что оно бесчисленно, правитель Дели может иметь в своем распоряжении столько воинов, сколько пожелает. Благодаря большой численности населения и обладанию несметным богатством, он может набрать войско, численностью в целый курур (т. е. пятьсот тысяч) человек и вести войну годами, изматывая силы самого мощного из своих врагов.

Шёл восьмисотый год со дня хиджры нашего пророка (да благословит Аллах его и его род), когда я вступил в Хиндустан, т. е. мое вступление в эту страну ознаменовало конец восьмого века. Я предвидел, что в начале девятого столетия, а точнее, в восемьсот первом году, мне предстоит вести войну в Хиндустане. Я спросил Вали-уль-Мулька, видел ли он султана Махмуда Халладжа, правителя Дели. Вали-уль-Мульк некоторое время разглядывал меня, затем сказал: «О эмир, Махмуд Халладж больше не является правителем Дели». Эта новость была для меня неожиданной, потому что я полагал, именно тот человек правит Дели и о нем я несколько раз беседовал с Эбдалем Гильзайи, потому что основоположником той династии Халладж был эмир, родом из страны Гур.

Вали-уль-Мульк поправил меня, сказав: «О великий эмир, султан Махмуд Халладж был правителем Дели до начала нынешнего года (т. е. восьмисотого года хиджры — Марсель Брион), однако на него напал Малу Экбаль, завоевав его державу он пленил самого Махмуда Халладжа. По самым последним сведениям, которыми я располагаю, Махмуд Халладж до сих пор находится в неволе». Вали-уль-Мульк продолжал: «Малу Экбаль был одним из военачальников султана Махмуджа Халладжа. Подняв мятеж, он застиг врасплох войско своего правителя, и вот уже почти год как он правит Дели». Я спросил о возрасте султана Махмуда Халладжа. Вали-уль-Мульк ответил, что к тому времени ему должно было исполниться сорок пять или сорок шесть лет. Затем я спросил о возрасте Малу Экбаля. Вали-уль-Мульк сказал, что не встречал его и не имеет представления о его возрасте, но слышал, что тот молод, не старше тридцати четырех-тридцати пяти лет.

Времени было мало и я не мог дольше откладывать свое выступление на Дели, поэтому я двинулся вместе с войском в сторону Мультана. Дойдя до него, я понял, что имел ввиду Вали-ульМульк, ведя речь о «настоящей» Индии. В Мультане никто не противостоял мне и я беспрепятственно вступил в город, похожий на город буюров, что на земле Фарс.

Дома в том городе отстояли друг от друга на большом расстоянии, с той разницей, что если в буюрском граде дома были возведены на холмах, то в Мультане они стояли среди большого леса., земля здесь была покрыта различными травами и куда бы я не бросил взгляд, видел красные, желтые и сиреневые пятна, этими пятнами были разноцветные одежды хиндустанских женщин, которые расхаживали с открытыми лицами, у некоторых их них за спиной находились грудные дети.

Правителем Мультана был хиндустанец по по имени Пан Шан-Джанг, который провел меня в свой дом. Его дом не был красивее других, однако был большим и я велел, чтобы расставили стражу вокруг и внутри дома, потому что несмотря на выраженную правителем Мультана покорность, я не мог питать доверия к хиндустанцам.

После вечернего намаза, Пан-Шан-Джанг через переводчика пригласил меня на ужин, сказав: «О великий эмир, отведай пищи без какого-либо опасения, ибо она не отравлена с целью умертвить тебя. Если все же не веришь, я прикажу, чтобы мои слуги отведали предварительно от каждого блюда, подносимого тебе, чтобы ты убедился, что оно не отравлено». Однако при первом же отведанном мною куске, я почувствовал вкус приправ и специй, ощутив жжение в горле, я встал из-за дастархана, сказав, что не могу есть хиндустанских блюд, настолько острых, что от них горят все мои внутренности от горла до пупка.

Пан-Шан-Джанг сказал, что к сожалению, в его доме нет блюд, не содержащих приправы и специй. Я сказал, чтобы для меня приготовили куриный бульон, который я съел.