Пан-Шан-Джанг отвел для моего сна и отдыха свои покои, где стояла широкая кровать с высоким балдахином, устланная шелковым покрывалом. Я сказал, чтобы убрали шелковую постель и заменили ее обычной. Внутри покоев и на крыше была расставлена стража, которая поочередно менялась. Среди ночи я проснулся от шума ломающихся ветвей и подумал, что поднялась буря. Взглянув на небо, я увидел, что оно безоблачно, сияли звезды, деревья в саду неподвижны, однако шум ломавшихся ветвей не прекращался. Оглянувшись, я увидел, что стража с ужасом смотрит в сторону сада. Будучи по привычке одетым, я схватил саблю, находившуюся у изголовья и направился к выходу из спальни. Я тихо спросил у одного из стражников, что происходит. Тот, указав в сторону сада, проговорил: «Змея… змея…».

Я выглянул в ту сторону и при свете звезд увидал, что сотни тех тварей извиваются по земле, издавая звуки подобные шуму колышущихся ветвей.

В пустынях Ирана я видел множество змей, но нигде не видел такого множества тварей, собравшихся в одном месте.

Я оглядел сад, чтобы увидеть, не проснулись ли обитатели дома Пан-Шан-Джанга от того шума. Однако казалось, что никто не проснулся, а если и проснулись, никто не показывался на глаза.

Из сада донесся запах, похожий на аромат перца или корицы, напоминавший привкус блюд, предложенных мне за ужином и от которых я отказался. Я заметил, что запах тот издавали змеи. Змеи продолжали свое шевеление в саду, к рассвету, когда подул ветерок, их стало меньше, затем они и вовсе исчезли. Я уже на мог спать, так как настало время утренней молитвы. Совершив намаз, я велел привести ко мне Пан Шан Джанга и его, заспанного, доставили ко мне. Я спросил, не просыпался ли он ночью от шума, произведенного змеями.

Он ответил: «О эмир, змеи каждую ночь таким образом разгуливают по саду, но никогда не проникают в помещения, если люди в этот момент не выходят в сад, никому не грозит быть ужаленным ими». Я спросил, почему он не сообщил мне обо всем этом ещё вчера вечером, чтобы я оставался в доме и не выходил в сад, может он хотел, чтобы я был ужален змеей? Он сказал: «Нет, о эмир, у меня не было такого умысла, я просто забыл сообщить тебе, что ночью змеи выползают из своих нор и разгуливают по саду, потому что для этих мест это явление настолько обычно, что никто не обращает на то внимание, такое происходит каждую ночь в каждом из здешних домов».

Я спросил: «Ты хочешь сказать, что во всех домах этого города еженощно ползают змеи?» Пан Шан Джан ответил: «Да, о эмир, и по той причине никто в этом городе не выходит во двор или в сад, а змеи тем временем поедают лягушек или большие змеи поедают мелких и им нет дела до людей, спящих в помещениях».

Пан-Шан-Джанг, который подобно другим хиндустанцам должен был совершить утреннее омовение, попросил меня разрешить удалиться для той цели. Я приказал своим военачальникам быть готовыми к выступлению из Мультана, а когда Пан-Шан-Джанг вернулся, совершив омовение, я начал расспрашивать его о Малу Экбалс, новом правителе Дели, желая получить сведения о численности и вооружении его войска. Правитель Мультана сообщил, что Малу Экбаль всего год как правит Дели и поскольку боится утратить власть, то принимает всяческие меры, чтобы этого не произошло. Он сказал, что не знает численности его войска, однако знает, что у того имеется две тысячи слонов, принадлежавших ранее султану Махмуду Халладжу и захваченных Малу Экбалем. Затем он сообщил, что на моем пути в Дели расположены три крепости. Первая-это Мират (Бурузан Кират — Переводчик), вторая-Луни и третья-Джумна (Бурузан Джумъа), в каждом из которых, по его мнению, имеются гарнизоны.

Я спросил, входят ли эти крепости в земли подвластные правителю Дели. Он ответил: «Да, о эмир, и если ты сумеешь взять их, то непосредственно выйдешь на крепость Дели, овладеть которой будет очень трудно». Я спросил, могу ли я, уклонившись от взятия тех трех крепостей, выйти к Дели каким-либо другим путем. Пан-Шан-Джанг ответил: «Нет, о эмир, ты не можешь избежать того, потому что твой единственный путь в Дели проходит через те места, где расположены те три крепости. Если пойдешь через север, то попадешь в заболоченные джунгли, пройти сквозь которые не удастся, разве что вырубив все деревья, растущие в них, после чего придётся ждать пока солнце высушит почву на том месте, чтобы исчезли болота. Если двинешься через юг, тебя ожидают такие же заболоченные джунгли, в которых погибнет все твое войско. Твой путь через места, где расположены крепости Мират, Луни и Джумна неизбежен, если желаешь попасть в Дели, и тебе необходимо будет взять их, чтобы открыть себе путь туда. Ты не можешь не взять эти три крепости, если просто обойдешь их идя на Дели, тем самым ты отрежешь себе дорогу назад. Полководец подобный тебе не допустит такой оплошности — находясь во вражеской земле, оставить в руках противника свой единственный путь назад».

Я спросил: «Если на пути в Дели существуют такие преграды, то как же в таком случае удалось попасть туда Махмуду Газневи?» Пан-Шан-Джанг подумав немного ответил: «Я не думаю, что Махмуд Газневи дошел в свое время до Дели и полагаю, что ему удалось завоевать лишь Пенджаб, после чего он либо не сумел или не захотел идти на Дели».

Я сказал, что читал в книгах о том, что Махмуд Газневи дошел до Дели. Пан-Шан-Джанг ответил: «О эмир, то, что пишут в книгах вовсе не означает истину, и из двухсот тысяч бейтов Махабхараты может лишь сто двадцать тысяч правдивы, а остальные являются вымыслом». Я удивился и спросил, что такое Махабхарата. Он ответил, что Махабхарата содержит в себе историю Хидустана с момента возникновения и до времен, отстоящих за тысячу лет от этого дня, Книга состоит из двухсот тысяч бейтов стихов, описывающих битвы великих правителей и полководцев Хиндустана. Я сказал, что должно быть та книга подобна «Шах-намэ» Фирдоуси. Пан-Шан-Джанг не слышал о «Шах-намэ» и я дал ему соответствующие объяснения, после чего он повторил, что в любом случае из двухсот тысяч бейтов Махабхараты, лишь сто двадцать тысяч возможно не являются вымыслом.

Я сказал: «О Пан-Шан-Джанг, легенда и вымысел возникают тогда, когда нет возможности излагать события в письменном виде, и простые люди передают рассказ о них из уст в уста, в этом случае домыслы народа перемешиваются с истинными событиями, именно таким образом и возникают легенды. Однако Махмуд Газневи ступил в Индию с приближенными, обладавшими грамотностью и ведущими записи текущих событий, его придворные поэты записывали ведомые им сражения в стихотворной форме и те записи вовсе не являются вымыслом или легендой». Пан-Шан-Джанг спросил, помню ли я точную дату прихода в Хиндустан Махмуда Газневи. Я ответил, что Махмуд Газневи вступил в Хиндустан примерно за четыреста пятьдесят лет до того дня. Пан-Шан-Джанг ответил, что в те времена еще не было крепостей Мират, Луни и Джумна, их построили постепенно, одну за другой где-то двести пятьдесят лет назад. Поэтому, если Махмуд Газневи и дошел до Дели, то он не сталкивался с теми препяствиями и потому мог добраться до Дели без затруднений.

Я спросил Пан-Шан-Джанга, каковы его отношения с Малу Экбалем. Он ответил, что не знаком с ним и не поддерживает с ним каких-либо отношений. Я спросил, может ли он дать мне нескольких надежных проводников, чтобы те довели меня до Дели. Пан-Шан-Джанг ответил, что повинуется и сразу же дал мне четырех проводников. В тот же день еще до полудня я выступил из Мультана.

(Пояснение: «Махабхарата», о которой упоминает Темурленг, считается знаменитым историческим эпосом индийского народа, некоторые ученые считают, что она создана десять тысяч лет назад и тот эпос по их мнению тысячелетиями передавался от предков потомкам в изустной форме, ибо тогда еще не существовало письменности. Некоторые считают, что именно «Махабхарата» вдохновила создателей всемирно известных эпосов, подобных «Илиаде» Гомера и «Шах-намэ» Фирдоуси, хотя они и не знали о ее существовании. «Махабхарата» была создана на языке санскрит, который является основой всех индоевропейских языков — Марсель Брион)

В тот день мы не смогли проделать большой путь, ибо мы выступили в полдень и шли до захода солнца. Мы сделали привал на берегу реки, мое войско, шедшее в походном построении, расположилось на протяжении полутора фарсангов. Впереди войска следовали два дозорных отряда и я мог в случае возникновения опасности быстро собрать и выстроить своих воинов в боевой порядок. Наутро следующего дня, совершив намаз, я вдруг услышал бой барабанов, звуки сурная и голоса что-то напевавшие под их мелодию.

Выйдя из шатра, я увидел группу жителей из соседней деревни, несколько из них несли тело покойного, накрытого алой тканью, лицо его при этом оставалось открытым, я понял, что это была похоронная процессия. Позади шла плачущая молодая женщина в красном одеянии, которая время от времени пела так же, как и другие. В то время я не знал смысла того о чем они поют, однако в ходе последующих бесед с индуистскими брахманами я понял, что упомянутая песня — это утренняя молитва, взятая из их религиозных книг, называемых «Риг», ее следовало петь при восходе солнца. Люди, певшие ту песню, пронесли тело усопшего к берегу реки и я увидел, что там сложена пирамида из дров. Тело уложили на пирамиду, затем связали цепями руки и ноги той плачущей женщины. Песня прекратилась, стихли барабаны, лишь сурнай продолжал играть теперь уже другую мелодию. Мужчины и женщины рыдали и я понял, что плачут они не о покойном, а оплакивают молодую женщину, которая подлежала сожжению вместе со своим усопшим супругом.

Связав цепью руки и ноги той женщины, они уложили ее на пирамиду из дров, рядом со ее мужем. Затем пирамиду подожгли. Вопли той женщины огласили степь, вскоре в воздухе распространился запах горелой плоти. Поскольку надо было идти, мы не стали задерживаться в том месте. Вскочив на лошадь, я пустился в путь. В тот день я испытал невероятное отвращение от зрелища сожжения мертвого и живого из людей, и все время, пока был в Хиндустане, всячески избегал видеть такое еще раз.

Через пять дней после выступления из Мультана мы дошли до большого леса, наши проводники посоветовали, чтобы мы укрыли в шатрах наши продовольственные припасы, ибо им грозило нашествие со стороны обезьян. Ночь я провел в том лесу, а утром меня разбудил невероятно громкий гвалт. Я вышел из шатра, стоял такой шум, словно визжали сотни женщин. Когда стало светлее мы увидели тысячи обезьян, устроившихся на ветвях деревьев, затем их стало еще больше, может сто тысяч, обезьян было такое множество, что в жизни своей я муравьев, и то не видел, которые могли бы собраться на одном месте в таком количестве.

Проводники сказали, что лес, в который мы попали неширок, однако о его протяженности никто не ведает, он простирается с севера на юг. Поскольку наш путь шел на восток, мы должны были пересечь тот лес в течении пяти дней и он был полон обезьян.

Когда мы покидали Мультан, проводники рассказали мне об обезьянах-людоедах, я не поверил тем россказням, потому что знал, что это животное не является подобно тигру и леопарду плотоядным, но в тот день, взирая на всех тех, скачущих по ветвям обезьян, я поверил, что если все эти твари почувствуют голод, они несомненно могут напасть на человека, чтобы полакомиться его мясом. Обезьян в том лесу было так много, что казалось, если каждая из них будет съедать по одному плоду ежедневно, то от леса ничего не останется. Во всем том бескрайнем лесу не было ни деревушки, ни посевов, потому что обезьяны не позволили бы им возникнуть, всякий возможный урожай, выращенный руками людей, исчез бы в утробах тех животных, имевших привычку пожирать колосья пшеницы до их полного созревания и никто не был бы в состоянии помешать им, ибо индусы не проливают кровь живых существ, поэтому обезьяны поедают все, что попадается на полях, оставляя людей голодными.