Я обнажил саблю и громко крикнул: «Сейчас я докажу тебе, что я не кудрявый мальчик, и могу поставить на место любого оскорбившего меня».. С этими словами я накинулся на Кулар Камала, он же поняв, что его жизнь в опасности, вытащил свою саблю из ножен. Движения его были настолько неуклюжи, что я поняв, что он для меня будет лёгкой добычей, рубанул его по шее наотмашь слева. Мой клинок перерезал его глотку, артерии и остановился лишь упершись в кость шейного позвонка. Кулар Камал повалился наземь, кровь рекой хлынула из его горла, через несколько мгновений он был мертв.
Я вытер свой окровавленный клинок об одежду убитого, вложил его в ножны и обратился к воинам: «Я — Тимур, сын Тарагая, житель города Кеш, с сегодняшнего дня — ваш военачальник, поэтому отныне вы будете послушны мне и всякий, кто не подчинится, падет от моей сабли».. Воины, переглядываясь друг с другом, молчали, и я понял, что мое главенство над ними принято.
Возможно после меня найдутся такие, что будут попрекать меня тем, что я бывал излишне суров в стремлении всегда защитить честь и достоинство молодых юношей и жестоко казнил всякого, кто оскорблял их. Такая суровость была следствием того, что в юности я испытал, что красота, этот божий дар, из-за похотливых наклонностей некоторых людей, может стать несчастием для иного юноши и поэтому я впоследствии издал указ казнить всякого, кто вздумает обращаться с юношей вопреки его благочестию. Вследствие такой суровости, юноши обрели безопасность и по этой причине, в моем царстве красота больше не является злосчастием для юноши.
В тот же день, когда я убил Кулар Камала, эмир Яхмак вызвал меня, поздравил, сказав, что я избавил его от наглого, недостойного и мешающего ему человека.
Я сказал ему: «О, эмир, нет порядка в устройстве твоего войска. Разреши же мне организовать его по-новому».. Эмир Яхмак сказал: «Делай, как знаешь». Я создал отделения, состоящие из десяти воинов каждое, назначив во главе унбаши (десятника). Каждые десять отрядов, что составляли сотню, вручал под начало юзбаши (сотника) и во главе каждой тысячи назначил мингбаши (тысячника).
До меня в войсках эмира Яхмака боевой подготовке не придавали первостепенной важности и воины, которые считались всадниками, кроме как есть и спать — ничем другим не занимались. Я установил так, чтобы воины каждодневно отправлялись в степь и занимались отработкой воинских упражнений, вместе с тем я следил за тем, чтобы они не переставали своевременно совершать намаз.
Я знал, что эти перемены казались неприятными для солдат, но был уверен, что через пару недель все станет для них привычным, и воины эмира Яхмака, начиная с того дня, ежедневно упражнялись в боевой подготовке и своевременно совершали намаз.
Через месяц после начала моей службы у эмира Яхмака, несколько из его поданных, живущих в степи пришли в Самарканд с жалобой на то, что одно из племен кара-китаев, проживавших к северу от Самарканда, напали на их скот, угнали шесть тысяч овец и убили при этом трех пастухов.
Я добровольно высказал готовность отправиться на место, чтобы примерно наказать виновных, отобрать у них овец и вернуть законным владельцам. Эмир Яхмак сказал: «О, Тимур, люди племени кара-китаев опасны, число их мужчин превышает двадцать тысяч».. Я сказал: «Я отберу у них овец и приведу их при условии, что ты согласишься на то, чтобы я взял с собой двести твоих воинов».. Эмир спросил: «С двумястами воинов ты намерен выступить против двадцати тысяч?» Я сказал: «Для того, чтобы наказать воров и возвратить овец их законным владельцам мне достаточно и двухсот воинов». В тот же день во главе двухсот воинов я вышел из Самарканда и направился на север.
Племя кара-китаев располагалось в 20 фарсангах к северу от Самарканда и вступив на их землю, я пригласил на встречу нескольких из наиболее уважаемых лиц того племени. Я сказал им: «Я стою во главе войска эмира Яхмака, люди из вашего племени увели шесть тысяч овец эмира, убили трех его пастухов поэтому, я требую вернуть похищенных овец и выдать убийц». Представители племени заявили в ответ, что в племени кара-китаев насчитывается одиннадцать различных родов и они не знают, люди какого из тех родов могли увести наших овец.
Я ответил: «В каждом племени могут быть воры, но люди того племени хорошо знают их и вы должны мне их выдать и тогда мне не будет дела до вас». Они ответили, что не знают кто эти похитители.
Поняв, что по-хорошему я не добьюсь от этих представителей племени кара-китаев ни имени похитителей, ни сведений об их местонахождении, я предупредил их, что даю им время, достаточное для прочтения суры аль-Хамд, для того, чтобы назвали имена похитителей, в противном случае, я сказал, что начну по одному отрубать их головы.
Они, услышав такие слова, рассмеялись, и один из них, полный и краснолицый мужчина, с густыми и очень длинными усами, сказал: «Мальчик, ты слишком юн, чтобы бросаться такими словами, подожди пока вырастут у тебя усы, такие же длинные, как и у меня, потом уже произноси такие слова». Пока он произносил эти слова, мы все находились внутри юрты, услышав те слова, я велел своим людям взять этого человека и вывести его наружу.
Его вывели наружу. Я приказал усадить его на землю и всем отойти. Мои люди так и поступили — усадили этого человека на землю и отошли назад. Остальные представители кара-китаев все еще не поняли, что же это такое я задумал. А я молниеносно выхватил из ножен клинок и не дав никому опомниться, прежде, чем тот человек сумел бы подняться на ноги, с силой рубанул его клинком по шее, в полном соответствии с правилами искусства, привитого мне моим учителем Самаром Тарханом.
Я обладал достаточно сильной рукой и кистью, однако Самар Тархан говорил, что в удар клинком надо вкладывать силу всего тела (т. е. наносить удар всем телом, а не рукой) для того, чтобы суметь перерубить так же и костную ткань. И я в тот момент нанес именно такой удар — всем телом, мой клинок легко прошел сквозь ткани и шейные позвонки того человека и его голова скатилась наземь. Кровь из перерезанных крупных артерий забила как фонтан. Зрелище тугого фонтана крови, рвущегося ввысь из перерубленных артерий, брызжущего с такой же силой, что и фонтан большого хауза во дворце эмира Яхмака, доставило мне странное наслаждение.
До того дня я не видел, чтобы кровь человеческая с такой силой била ввысь, подобно фонтану, подобное зрелище оказалось новым для меня.
Я настолько был поглощен этим зрелищем, что не заметил как остальные четверо кара-китаев кинулись в мою сторону с явно враждебными намерениями. В последний миг я заметил это и крикнул одному из своих воинов, чтобы он подбросил мне свою саблю. Несмотря на то, что нападавших было четверо, я не стал звать на помощь своих солдат, крикнув им, чтобы они оставались на месте и не вмешивались, и что я сам один сумею себя защитить. Когда я напал на этих четверых, вращая двумя клинками в обоих руках, я ощущал свое могущество.
Не было разницы в степени мастерства между моей правой и левой руками, и с такой уверенностью я управлялся с оружием, с какой и портной не мог бы управиться со своей иглой. Два моих клинка не были просто лишь двумя неодушевленными предметами, они были продолжением моих рук и я вращал ими как мне хотелось. Прошло не более минуты с начала схватки с теми четырьмя, как я ранил в правую руку одного из них, и он выронил своё оружие, а сам бессильно опустился и сел на землю. В глазах оставшихся трех читался явный ужас, я почувствовал их сильный страх предо мною и уверенность в том, что я их непременно либо убью, либо пораню. Один из них по тюркски взмолился о пощаде, и я крикнул ему, чтобы он бросил оружие наземь и отошел в сторону, что он поспешно исполнил.
Через мгновение двое остальных так же последовали его примеру и по тюркски запросив пощады, сложили оружие. Я сказал своим воинам, чтобы они собрали оружие, так же велел тем троим, среди которых находился мужчина с раненной правой рукой, снова войти внутрь юрты.
Я позволил им перевязать раненного, после чего сказал им: «Итак, вы узнали каков я, и если не назовете к какому из родов племени принадлежат похитители овец эмира Яхмака, я непременно убью вас».. Они сказали, что не знаем имен самих похитителей, однако знают, что они из ветви Ак-Марбудж