Несколько лет назад издательство «Искусство» выпустило книгу Алексея Алексеевича Типа «На земле древнего Галича». Книга в характерной ярко-желтой обложке была напечатана в серии «Дороги к прекрасному», прекрасной серии небольших путеводителей по художественным памятникам некоторых, особенно интересных в этом отношении областей страны. Научная добросовестность и безупречный справочный раздел (в сочетании с теплотой и сердечностью тона) отличают, как правило, книги этой популярной среди читателей серии. У Тица, который, очевидно, использовал большую часть своей информации об истории культуры старинного русского края, есть откровенное (а для нас интересное) признание-вывод: «Районы древнего Галичского княжества слабо изучены, чему немало способствовало мнение о них как о страшном захолустье. Чухлома даже стала в дореволюционной литературе синонимом серости и беспросветного провинциализма. Конечно, бедным чухломским поместьям было далеко до роскошных подмосковных усадеб, но и в заволжских «дворянских гнездах» хранились значительные культурные и художественные ценности, о чем свидетельствуют экспонаты краеведческих музеев. А сколько было разбросано по затерявшимся в лесах поселкам и деревням сокровищ народного искусства, самобытных творений русских умельцев!»

Тогда Тиц не знал о живописных находках Солигалича, иначе он назвал бы имя солигаличского мастера в своей книге. Тогда он и не мог знать его. Но надо отдать должное его чутью исследователя: экспонаты краеведческих музеев Галичского края действительно засвидетельствовали значительные культурные и художественные ценности заволжских дворянских гнезд. Вернее, засвидетельствовали запасники одного музея - солигаличского.

Открытие нового имени в русском изобразительном искусстве состоялось недавно. Теперь этого художника знают многие - специалисты и любители живописи, а после того как прошла в Москве и Костроме выставка «Солигаличские находки», его знают больше, шире и глубже.

«Островский Григорий - автор хранящегося в ГИМ1 [1 ГИМ - Государственный Исторический музей] портрета Н. С. Черевиной, 1774 г.» - столь скупо говорит о художнике словарь «Живописных дел мастера», выпущенный издательством «Искусство» в 1965 году. Семь лет искусствоведам нечего было добавить к этим строчкам.

Ныне мы называем солигаличского живописца Григория Островского автором еще шестнадцати портретов.

Я был косвенным свидетелем этого, без сомнения, выдающегося, открытия для истории нашей культуры XVIII века. Весной того года, когда на полях начал сходить снег и горожане, наблюдая перелет птичьих стай, бредят наяву дорогой, мне поздно вечером позвонил реставратор Савелий Васильевич Ямщиков, с которым мы готовили альбом древнерусской живописи по собранию псковского музея. Альбом и публикации Ямщикова искусствоведа известны, но я должен ближе представить читателю этого непоседливого, вулканической энергии человека. Савелий Ямщиков - не только и не столько профессионал-реставратор, сколько первооткрыватель и убежденный пропагандист русского искусства. Главная творческая черта в нем - завидная последовательность в осуществлении замыслов, упорная сосредоточенность на том участке работы, который обещает волнующие результаты, самостоятельность выводов, независимость экспериментов. У него темперамент борца - первопроходцу в искусстве иначе и нельзя.

- Завтра я уезжаю в Кострому по вызову областного художественного музея. Вернусь через несколько дней, тогда позвоню. - Голос у Ямщикова звучал, пожалуй, взволнованно. Он вообще не умеет говорить рассудительно и неторопливо, будучи человеком конкретного, не терпящего отлагательств дела. Я знал, Ямщиков более десяти лет изучал фонды художественных музеев Суздаля и Ростова, Пскова и Петрозаводска, Рязани и Вологды. Настал черед Костромы.

Около месяца спустя Савелий Васильевич позвонил снова.

- Найден гениальный художник! - На этот раз он просто кричал, в голосе его был неподдельный восторг. - Мастер XVIII века из Солигалича. Он равен Рокотову, Вишнякову. Его имя - Островский!

Я запомнил это имя.

Картины Григория Островского Ямщиков вывез в Москву в Центральные реставрационные мастерские имени академика Й. Э. Грабаря. Когда авторская живопись была укреплена, расчищена лучшими специалистами, Ямщиков пригласил меня в мастерские посмотреть произведения из Солигалича. Шестнадцать неизвестных людей - современники Ломоносова и Пугачева - смотрели на меня с покрытых свежим лаком холстов, почерк зрелого, самобытного мастера читался в каждом мазке. Это было замечательное мгновение. Я уверен, его испытали многие, кто увидел впервые картины Островского.

Эти живописные холсты, едва не преданные полному забвению, как пришли они к нам спустя двести лет после своего рождения? Каким чудом спаслись они от погребения временем, которое навечно бы стерло имя их автора? Послушаем, как рассказывает об этом Ямщиков:

- Директор Костромского музея изобразительных искусств Виктор Яковлевич Игнатьев, энтузиаст краеведения, подлинный коллекционер, работал в фондах краеведческого музея старого русского города Солигалича. Его внимание привлекли многочисленные портреты, беспорядочно расставленные в хранилище. Среди них выделялось несколько холстов, явно принадлежащих одному автору. На обороте некоторых обветшавшая ткань хранила старые надписи, сообщающие имена и возраст изображенных людей, а чуть ниже, в правом углу, - подпись художника, сделанная славянской вязью. Почти непрозрачные пленки лака, прорывы холста и утрата красочного слоя полностью искажали авторскую живопись, и все же опыт, эрудиция и вкус подсказывали Игнатьеву, что перед ним произведения незаурядного мастера. Соблюдая все меры предосторожности, он вывез в Кострому три портрета, находившихся в наиболее тяжелом состоянии. Московские реставраторы пришли на помощь охотно, а главное - быстро. Все же один портрет из вновь найденной серии погиб еще в Солигаличе. На пропавшей от грязи и сырости картине был изображен, как гласила надпись, солигаличский дворянин Петр Иванович Черевин, заказчик Григория Островского. Есть портрет этого же человека (конечно, постаревшего), выполненный в начале XIX века другим местным художником. Когда я нашел этот портрет, темный, покрытый пылью, я опрометчиво думал, что передо мной очередная работа самого Островского. Холст, к великой досаде, принадлежал неизвестному эпигону, а не самому мастеру. Впрочем, я опередил события в своем рассказе.

«Портрет Анны Сергеевны Лермонтовой. От роду имеет пять лет. Писан в 1776 году». Небольшой холст с такой надписью Игнатьев показал мне в Костроме. В потемневшей живописи только угадывался незаурядный талант художника, но очарование его кисти, певучая гармония красок в полной мере не были видны. Только после расчистки я имел возможность как следует изучить этот изумительный портрет ребенка, по человеческой доброте, по вложенной в него чистой и нежной любви равный классическим образам девушек-смолянок Левицкого.

Через несколько дней после моего приезда в костромской музей мы с Игнатьевым вылетели на место - в Солигалич. Внизу, под крыльями неспешного Ан-2, разворачивались бесконечные заволжские леса. Обычно, когда летишь невысоко, ты занят тем, что беспечно разглядываешь пейзажи - при вынужденном бездействии это занимает глаза, а главное - ты расслаблен и блаженно коротаешь время в сладкой полудреме. Мы очень волновались, словно нас ожидала встреча с близким человеком. И волновались мы не зря: их оказалась целая дюжина - портретов, подписанных почти неизвестным до сих пор именем Григория Островского. Несколько картин не имели подписи, но, бесспорно, были выполнены тем же мастером. Позже нам удалось, в результате более кропотливого обследования солигаличского музея, отыскать два новых портрета. Один из них, как помним, погиб. Но я не осознал тогда невосполнимости потери в достаточной степени. Я вместе с Игнатьевым был в те счастливые дни на седьмом небе. Судьба одарила нас невероятной удачей - сразу шестнадцать полотен неизвестного, но незаурядного мастера. Имя его стало быстро покрываться позолотой славы.

Нам оказали при поисках огромную поддержку. И в Костроме, где нашей работой интересовались областное управление культуры, местное общество по охране памятников, и в самом Солигаличе. Сотрудники музея, краеведы, работники райкома предлагали любую форму помощи. Приятно сознавать, что наше дело встречало максимальное понимание. Никаких проволочек не было. Сердечную благодарность испытываем мы ко всем этим прекрасным, отзывчивым людям.

- Вот так, общими усилиями единомышленников была открыта новая страница в истории отечественной живописи, - заключает свою повесть московский реставратор.

Сейчас творчество Григория Островского представляет общенациональный интерес, а ведь был он художником всего одной, поглощенной заболоченными лесами округи, а точнее - художником одной семьи. Все вновь открытые портреты прежде находились в подгородной солигалнчской усадьбе Нероново, которой владел старинный и знатный дворянский род Черевиных. Родословная Черевиных восходит к XV веку. И в прошлом еще столетни - как это можно поныне прочесть на могильных плитах нероновского погоста - представители этого старинного рода занимали видные посты на военной и государственной службе.

Какая нужда заставила назвать глухое солигаличское поместье именем свирепого римского императора? Мы не знаем отношений и порядков, какие царили здесь во времена «Очакова и покоренья Крыма», да не о них теперь речь. Первостепенно и важно иное. Откуда появился в Неронове Григорий Островский, этот самородок, где научился он живописи, почему работал он для одних и тех же заказчиков? Не был ли Островский крепостным?

Большинство портретов изображают самих Черевиных, их соседей по солигаличскому поместью или родственников хозяев нероновского дома. В 1741 году созданы портреты Ивана Григорьевича Черевина, владельца усадьбы, и его жены. Новый портрет Натальи Степановны и другие произведения появились спустя целых тридцать лет - в 70-х годах. Островский создал законченную семейную галерею.