- А я мечтал учеником стать, - признался Кандюрин, - но возможности не представлялось... пока ты не приехал.
От сурового, а по молодости лет еще и напускавшего на себя железо председателя уездной ЧК такое признание услышать было неожиданно.
Они миновали громаду собора, стали на высоком берегу Сосны, там, где река, круто поворачивая, уходила за скалы горы Аргамачьей. Справа белели стропила моста, и в гулкой тишине перекликались часовые. Под ногами, как сакли, лепились крыши приреченских домиков, а еще дальше вниз, за рекой, на пойменных затопляемых лугах, на болотах - жилища елецкой бедноты - Засосна, серое гнилое месиво утлых хибар и рабочих бараков.
И Александр вдруг ясно представил себе революцию в Ельце, словно она сейчас, в эту светлую дождливую ночь, разворачивалась перед ним. Восстание Нижнего, измордованного, забитого, грязного города против Верхнего, белого, богатого, сияющего даже своими мостовыми. Белый город. Вот в чем смысл! Сколько ненависти должны были питать обитатели засосенских лачуг к богачам Верхнего. Сколько спеси пряталось в этих верхних. Они не хотели знать ни о чем. Они - хозяева! Им никто не нужен. Они сами себе господа! Вы там, мы здесь! У нас нет к вам даже никаких претензий: земля все равно родит сама собой и хлеб все равно будет...
Как они, наверно, были поражены, когда чернь снизу пошла приступом на этот высокий берег. Кинулись затворять свои лабазы, закрывать ставни, запирать замки. Куда там! Поздно... Теперь они живут надеждами вернуть утраченное, то есть вернуть хлеб...
- В чем заключалось могущество Силантьева? - обратился Александр к Кандюрину. - В хлебе. А у нас с тобой это важнейшее обстоятельство пока выпадает. Нам говорят, что именно здесь идет самая глубокая война... - И на невысказанный вопрос Кандюрина ответил: - Как эта война конкретно преломляется в силантьевском деле, я, к сожалению, еще не понимаю, но чувствую, что-то есть, должно быть!
Они пустились в обратный путь. Кандюрин сообщил последнюю новость. В расследовании причин катастрофы наметилось легкое продвижение вперед. На Бабьем базаре был задержан гражданин, назвавшийся Котовым, который пытался расплатиться липецкой валютой. Мужик-продавец, не знавший этих денег, заподозрил надувательство и поднял крик. При задержанном оказалась значительная сумма липецких денег и не только их. Откуда они у него, пока он объяснить отказывался.
Александр передал свой разговор с Марией. Кандюрин огорчился, эсерство Елизаветы он из виду упустил.
- Вот видишь, - сказал Александр, - значит, в городе не все про всех известно, как ты утверждал.
- Я ж засосеяский, - смутился Кандюрин. - Мы про городских не знали. Мы с ними только дрались около моста. И редко они нас побивали, хоть и сытее были.
- Ну ладно. Большого значения Елизаветино эсерствование для нас не имеет, - утешил его Александр. - Лишь для фона... А в голове моей забрезжили две небольшие идеи. Первая - касательно салона. Ты представляешь себе этот восточный стиль с драконами?
- Палочки и бумага.
- Я и подумал: а кто делал Агламазовой всю эту дребедень?
- Какой-нибудь здешний китаец, - быстро сообразил Кандюрин.
- Он же делает и татуировку.
- Ты хочешь спросить у Агламазовой? Не стоит, она разболтает всему свету.
- Понятно, что не стоит. Нужно попытаться узнать, кто в китайской колонии вообще известен как мастер.
- Узнаем, - пообещал Кандюрин. - Только надо придумать тонкую работу.
- Например, переплести старинную книгу.
- Годится. Ну а вторая идея?