— Люблю я преданность такую!..

Он добродушно улыбнулся Меховецкому и показал пальцем на Заруцкого:

— Вот, слышал?! А ты говоришь!..

Когда Заруцкий вышел с Бурбой из хором царя во двор, он остановился и молча посмотрел на своего куренного товарища. Тот, встретив его взгляд, ответил на него своим вопрошающим: мол, что делать-то, когда «царик» ушёл от разговора об окладах? Не надул ли?

— Служить, служить государю природному! Истинному!..

И много сарказма было в словах его, Заруцкого, лукавого донского атамана.

Бурба всё понял, махнул рукой казакам, и те бегом подвели к ним коней.

— Поехали до табора, там соберём круг, — сказал Заруцкий и лихо взлетел на аргамака, бурого красавца, сворованного донцами у турок из Азова и подаренного ему вот только что на Дону.

А в тот день, ещё с вечера, Матюшка мучился перед сном, не в силах уснуть. Подошла ночь. По небу поплыла полная луна, большая, бледная, а то краснеть вдруг начинала, сквозь тучи пробиваясь. Она-то и мучила его.

А уж Петька-то, его шут, припадочный, так изводился в такие ночи, что даже глядеть на него, беднягу, было жалко.

И он, послонявшись по комнате, велел холопу позвать Пахомку. Пахомка пришёл, с трудом сдерживая зевоту и шатаясь, как пьяный, от дремотной слабости. Матюшка закрыл за ним плотнее дверь, чтобы никто не слышал, о чём они будут говорить.

— Пахомка, ты веришь, что есть дьявол, сатана? — спросил он его, когда они уселись за стол и стали пить пиво, с которым явился дьяк; тот уже знал, что нужно царю в бессонницу.

— A-а, шиликун! Так у нас на Вятке называют его.

Матюшка понял, что дьяк ничего не смыслит в этом.

Пахомка же поскрёб затылок, раздумывая, как бы соврать поскладнее, чтобы царь принял то за правду, всерьёз, и за то, что у него есть что-то об этом в голове.

— Я так, государь, полагаю, раз Бог есть, то и сатана тоже… Поскольку Юог на небе, то внизу-то, под землёй, кто-то должен быть начальным. Святое место пусто не бывает! В пустой хоромине либо сыч, либо сова, либо сам сатана! Хм! — ухмыльнулся он и отхлебнул пивка со знанием дела.

— М-м-да!.. Ну ладно! — спохватился Матюшка, что чуть было не рассказал ему из того, что знал. Ему не с кем было поделиться думами о каббале… «Не с Петькой же говорить!..» И от этого, от одиночества в мыслях, он мучился сильнее даже, чем его шут припадками в лунные ночи. Он размышлял ещё какое-то время, чего-то опасаясь… Но наконец он решил разорвать своё тайное молчание. Оно съедало его, грызло внутри желанием открыться кому-нибудь, поведать то, что роилось в его голове. А в весеннее полнолуние, вот так по ночам, не давало спать. И никакая тут Агашка или та же его желанная Фроська не заглушали его тоски о чём-то, что заставляло его пить, и он находил лишь в вине успокоение… «Ладно: будь что будет!»

И он хлопнул ладошкой по спине дьяка.

— Пахомка, вот что! Я дам тебе сейчас одну книжицу! Она написана по-гречески, ты поймёшь в ней всё! А что не поймёшь, то спросишь у меня!.. Да нет же, ты ведь ходил в попиках, язык сей понимаешь! Читай, кумекай, потом поговорим!

Он встал с лавки, прошёл до огромного сундука, затянутого железными полосами. В нём, на дне, он припрятал свои дорогие книги. Открыв его, он порылся в нём, достал одну, вернулся к столу и положил её рядом со свечкой.