Не нужно искать подарки к праздникам и дарить букеты, стоя в диких очередях перед восьмым марта. Не нужно придумывать комплименты. И всем всё равно: надел ли ты шарф? Все те бытовые мелочи, которые так угнетают, о которых столько говорят и жалуются, вдруг уходят.
Казалось бы, вот она: свобода. Черпай ее пригоршнями! Но тебе она не нужна.
– А я свободы не хочу, – шепчешь ты по ночам.
Потому что тебе нравился этот семейный плен. Нравилась несвобода, и то, что деньги вроде есть, а по барам пошляться с друзьями возможности нет. Нравились все эти проблемы, которыми наполнен брак. И даже знаменитое: "Давай поговорим об отношениях" во время кубка по футболу нравилось тоже. Так много мужиков мечтают об этой свободе! А пришла она к тебе. К тому, кому совсем не нужна. К тому, кто любил, что всегда есть та, что ревнует, тихо читает эсемески, когда ты в ванной, и борется с непокорными пуговицами. Свобода – это оправдание для тех, кого никто больше не любит.
Маша
Я медленно пришивала Айболиту пуговицу. Можно было справиться за пять минут. Но я тянула время. На его шее билась жилка и мне вдруг отчаянно захотелось прикоснуться к ней губами. Щеки залило жаром. Моя рука соскользнула, случайно прикоснувшись к его груди. Я почувствовала, как его сердце глухо бьется о ребра.
Ужасно хочется оказаться там, внутри его сердца. С разбегу ворваться туда, не думая о последствиях. Ударяясь о ребра до слез и синяков. Он самый лучший на свете! Самый добрый, самый нежный. Я бы свернулась клубочком у него в душе и заснула бы, как кошка на печке. Мимо проносились бы дни, годы, облака, поезда и самолеты. А я бы так и дремала, наслаждаясь покоем.
Он бы не понял, откуда я взялась. И тогда я бы спросила:
– Можно я немного погреюсь здесь, у вас в сердце? Ведь снаружи зима лютая, даже если лето. Ведь снаружи больно, даже если все вокруг улыбаются.
А он бы взял меня за руки, отогревая застывшие пальцы. И сказал бы:
– Оставайтесь, конечно. Вдвоем и в снегу теплее.
А потом он бы обнял меня, закрывая от всех. Знаю, чувствую, что он тоже этого хочет. Я ему пуговицу пришиваю, он мне дышит в макушку. И, кажется, что он целует меня дыханием, не прикасаясь.
Как и предполагал Айболит, проверка безопасности в аэропорту "Бен-Гурион" была долгой и изнурительной. Нас продержали почти семь часов. Наконец, мы вышли из аэропорта. Снаружи уже ждал смуглый и хмурый мужчина лет пятидесяти. Он опирался на серебристый "Майбах". Завидев Амира, он быстро открыл дверь и застыл в почтительном поклоне.
– Это мой водитель и моя машина, располагайтесь, – кивнул Амир.
– А тебя же вроде другой был водила. Наш, горский, – удивился Рафик.
– Был, потому и уволил. По-горски понимал, по-русски понимал, болтал много, – Амир помог Раисе сесть на заднее сидение. – Потому и взял местного. Он только на иврите чешет, да и то строго дозированно. В основном, молчит.
– Как-то кисло для твоих бабок "Майбах", – скривился Рафик. – Мог бы и "Мазерати" взять. Или "Ламборгини".
– Это тебе не Москва, – улыбнулся Амир. – Понторезы здесь не катят. Я тебе покажу моего соседа, которому принадлежат почти все здания в городе. А город – один из самых дорогих в стране. Он ездит на "Мерсе" старой модели и ходит в тапках с базара по два бакса. Не принято здесь бабки светить. У кого есть бабло, дают детям образование, на частных врачей тратят миллионы, скупают квартиры и земли, а не машины.
Видимо, для дома Амир сделал исключение и все-таки засветил деньги. Машина остановилась возле белоснежной виллы в два этажа, которая пряталась за высоким бетонным забором. Весь забор был увит зеленым плющом. А сразу за ним плескалось море.
– Добро пожаловать в славный город Ришон-ле-Цион, – Амир открыл дверь и помог выйти мне и Раисе. – Вот мой, а теперь и твой, Марья, дом.