– Н-но, что это значит? Ты сейчас здесь. И живёшь на Эгг-Роке – не в море. – Он выглядел озадаченным. А Фин не привык быть озадаченным. Дни напролёт он проектировал яхты: вычислял силу ветра и предельную скорость; водоизмещение и формулы ватерлинии.
Но не было ни одной формулы, что подошла бы к тому, что Мэй так спокойно объясняла:
– Мы плаваем по ночам.
– Многие люди плавают.
– Не как мы. – Произнеся эти три простых слова, она как будто засветилась. А потом пустилась объяснять, как меняются их тела. Как ноги сливаются в длинные мерцающие хвосты. Как они плавают на огромные расстояния.
– Отсюда и до отмели Нантакет за одну ночь? – пробормотал Фин себе под нос, а потом посмотрел на девушку: – С какой скоростью?
– Быстрее, чем «Прути».
«Элизабет М. Прути» – прибрежный пароход, плавающий из Бостона в Бар-Харбор и дальше.
– Этого не может быть. «Элизабет М. Прути» даёт восемнадцать-девятнадцать узлов.
– Мы можем сорок против течения.
У Фина отвисла челюсть. Парень пытался соотнести образ девушки, стоящей перед ним, одетой в простое муслиновое платье, явно не раз перелицованное, и выцветшую шаль, с тем образом, что она только что описала. На ней были стёртые ботинки, левый прохудился на пятке. Он силился вообразить мощный хвост, рассекающий бурное море. Такое же таинственное превращение произошло и с Люси, и с их сестрой Ханной. Мэй же говорила про плавание за сто семьдесят миль на отмель Нантакет так, будто рассказывала о прогулке по парку. Затем девушка сказала кое-что ещё:
– Люси умрёт не от петли палача.
– Что ты имеешь в виду? – переспросил Фин.
– Она умрёт, потому что не плавает, – решительно ответила Мэй.
– Я… я… н-не понимаю, – он покачал головой, и Мэй пришлось отвести взгляд. Боль, отразившаяся на его лице, была невыносимой.
– Это трудно объяснить, но чем старше мы становимся, тем нам физически тяжелее находиться вдали от моря. Сейчас я и сама это чувствую. Настанет время, когда Люси, я и Ханна должны будем выбрать между сушей и морем.
– А иначе? – он наклонился вперёд, изо всех сил стараясь постичь то, что она говорила.
– Мы утонем, если попытаемся вернуться назад, когда будет уже слишком поздно.
– Н-н-но, – он запнулся, сделал глубокий вдох и начал снова. – Вы могли бы жить на земле. Могли бы? – казалось, он её умолял.
– Да, но больше никогда не поддаваться искушению моря. Для нас это будет не жизнь, а каторга. – Она почти что сказала «для некоторых». Но как она объяснит, что Ханнин жених, Стэнниш Уитман Уилер, процветает на суше: разбогател, став самым известным портретистом по обе стороны океана?