— Даже не знаю, что вызывает во мне больший ужас, ― пошутил он.

— Придется везти их на Пуэрто-Мариска, ― вздохнула Хоакина. ― И, само собой, ни слова о вуду, зомби и убийствах. Ты странно выглядишь, Фернандо. Что опять случилось?

— Пока ты спала, Пако передал мне дневник деда. И сегодня я дочитал его.

Он прошел несколько шагов, остановился, снова зашагал, затем сел за стол напротив Хоакины.

— О, ― только и могла произнести она, зная, как сложно мужу вспоминать и говорить о родственниках.

Фернандо молчал некоторое время, решаясь, а затем сказал быстро и тихо, словно опасался передумать:

— Бабушка, Дейрдре, покончила с собой. Она страдала из-за того, что делается старше и теряет красоту. Каждая новая морщинка заставляла ее впадать в настоящее отчаяние. Дед думал, что она помешалась. А слухи, ходящие среди синекожих, ухудшали ее состояние. И однажды она не выдержала, подожгла шторы или кровать в спальне и заперла дверь. Это был ее последний ритуал во имя молодости и красоты. Так она написала в прощальном письме, которое дед нашел в шкатулке, выброшенной за окно, и спрятал. Он хотел похоронить ее, как подобает. Из жалости к сыну ему всю оставшуюся жизнь пришлось терпеть кривотолки и подозрения. Он даже отдал свой дневник Пако, чтобы мы его не нашли.

— Похоронить, как… ― не поняла Хоакина и сразу же спохватилась. ― Самоубийц не разрешалось хоронить в освященных склепах и на освященной земле. Сейчас по-другому, но этому нововведению нет и двух десятков лет. Сеньор Игнасио, видимо, очень любил ее.

— Семья, в том числе и я, считали его убийцей, ― горько сказал Фернандо. ― А он всего лишь хотел оградить нас.

— Несчастная Дейрдре. Думаю, она была больна душой, и доктора не могли ей помочь. Хорошо, что теперь ты знаешь, что произошло. Это должно принести облегчение. Как говорил мой дед Ривера ― лучше поздно, чем никогда. Кстати, я должна написать ему письмо.

Лицо Фернандо немного просветлело от ее слов и смены темы разговора, однако сразу же снова омрачилось.

— Меня беспокоит, что рядом с тобой постоянно возникают покойники, ― заметил он. ― То убийца-бокор, то Ана дель Торо со своим Договором, то этот Карлос… как его?

— Донья Ана жива, ― укоризненно ответила Хоакина. ― И что ты хотел в месте, где все наполнено самым зловещим колдовством в мире?

Дом в Банановом тупике встретил Хоакину той же тишиной, что и прошлый раз. Только теперь в гостиной вместо доньи Аны сидел Рафаэль Эспиноса, выглядящий немного не так, как всегда. Что-то изменилось в его взгляде и выражении лица. Словно оттуда ушло все напряжение, уступив место спокойствию и даже безмятежности.

— Мама отдыхает, ― объяснил он. ― Она настояла на том, чтобы пригласить вас, однако волноваться ей нельзя. Поэтому придется довольствоваться моим обществом.

Хоакина и Фернандо, сидящие рядом на низком диване, переглянулись.

— Надеюсь, ничего серьезного? ― спросила Хоакина, невольно вспоминая замечание мужа о покойниках.

— Хотел бы я и сам это знать, ― качнул головой Эспиноса. ― В участке сидит бокор Суарес, но он тоже не знает. Даже на его веку Договор ни разу не расторгался.

— Договор доньи Аны? ― переспросила Хоакина, до которой медленно доходили последствия случившегося. ― Получается, вы теперь…

— Увы, не бессмертный, ― обезоруживающе улыбнулся Эспиноса. ― И любой, кому я не понравлюсь, может запросто разделаться со мной. ― Он покосился на Фернандо. ― Зато доктор сегодня сказал, что маму можно вылечить. Или хотя бы остановить процесс.