Туалетная бумага отсутствует. Жаль, у нас она в дефиците. Натаха деловито скручивает что-то сантехническое, кидает в чемодан. Вот сорока!
Снова влево. Душевая. Похожа на нашу. Плесень, влажность, кафель в разводах, капает конденсат с труб, подтекают краны. И мерзкие эти, буро-кровавого цвета тонкие длинные слизняки вокруг сливов.
— Кто-то забыр маеська! — замечает узкоглазка.
Маечка серая, однотонная, на лямках. Висит, наброшенная на перегородку между душевыми. Влажная, человеком уже не пахнет, пахнет плесенью. Размер скорее женский, хотя Натахе такое на одну сиську. А вот Абуто было бы в самый раз.
Первое подтверждение её рассказу.
Дверь следующей комнаты справа открылась без возни с замком, не заперта. Оттуда шарахнуло таким смрадом, что я ее захлопнул и отпрыгнул, перестав дышать. Натаха с побелевшим лицом метнулась в сортир. Сэкиль тоже побледнела, но снова устояла.
— Скорько их там?
— Не знаю. Не сосчитал, — я вызвал в памяти картину увиденного и чуть не побежал за Натахой. — От десяти до пятнадцати, навскидку. Не смотри.
Задержал дыхание и заставил себя заглянуть снова.
— Четырнадцать, — выдохнул, закрыв дверь. — И лежат они тут давно. Не проси меня их осматривать.
— Их убири?
— Нет, блядь, они сами оторвали себе головы.
— Прости, я групая.
— Ты прости, я на нервах.
Вернулась, утирая рот, бледная Натаха.
— К-к-к… Кто их так?
— Откуда мне знать?
— И что мы будем с ними делать?
— Никогда больше не откроем эту дверь. Что бы ни лежало у них в карманах, я не полезу ковыряться в растёкшихся по полу трупах, извини. Нет, конечно, если ты хочешь, то можешь сама…
Натаха сбледнула и убежала обратно.