Что-то чёрное, блестящее в темноте глазами и зубами, припоминалось. Но смутно. Я не лучший кандидат для прочных отношений.
В столовой все на меня пялятся.
— Ну, Кэп, вы вчера с той чернобуркой зажгли! — лыбится Натаха. — Гром гремит, кусты трясутся, что там делают?
И заржала в голос.
— Сто там дерают? — заинтересовалась Сэкиль.
— Вот это самое и делают. Хы-хы.
Мда, повеселил я народ. Чёрт бы побрал здешнюю безжалостную акустику.
— Ну и как она? — громким шёпотом поинтересовался Васятка, накладывая синеватое пюре.
— Без комментариев.
— Не вспомнили, что ли? Такое обидно было бы забыть…
— Без комментариев.
— А что она к завтраку не вышла? Это вы так её заездили? Уважаю…
— Отвали, Васятка. Не твоё дело. Я же не спрашиваю, какая рука у тебя любимая.
— А чо сразу «рука»? — глазёнки его блеснули торжествующе. — Я, между прочим…
Глаза его метнулись в сторону столиков, он побледнел и заткнулся.
Надо же, какие чудеса творятся. И кто же его пожалел-приголубил?
Натаха почти успела убрать под стол внушительный кулак, которым призвала пацана к молчанию. Густо, свёкольно покраснела.
— Оу, Натаса! — хихикнула Сэкиль. — Тебя мозно поздравить? Я думара, в твоей яшмовой вазе узе завелась паутина!
— Отстаньте. Эти такой концерт устроили, что меня разобрало… Но, если он кому-то скажет, я его урою! — она снова показала кулак Васятке, он сглотнул и нервно закивал.
— Совет да рюбовь!