– Официальные полномочия у вас, Михаил, будут, – вместо императрицы ответил канцлер Одинцов, – сразу после заключения брака или немного погодя король Петр отойдет от дел, уступив всю полноту власти наследнику…
– Но, Павел Павлович, в настоящий момент наследником в Сербии числится принц Георгий, разве он уступит власть по доброй воле? – спросил Михаил.
– В ПРОШЛЫЙ РАЗ, – сказал канцлер Одинцов, – господин Димитриевич и компания Георгия отодвинули от должности наследника престола весьма грязными методами. Мы на такое пойти не можем, ибо это чревато необратимыми репутационными потерями. Георгия в Сербии любят и уважают. Остается надеяться, что после откровенного разговора он, ради интересов своей страны последовав твоему примеру, сам отойдет в сторону, уступив власть сестре.
– Да, Павел Павлович, – с некоторым сарказмом произнес великий князь, – стоило мне три года назад отказаться от Российского престола, а вы с Ольгой уже сажаете меня на сербский трон…
– Никто тебя, Миша, на трон не сажает, – сказал князь-консорт Новиков, – царствовать и даже править, если у нее на это хватит пороху, Елена будет сама, а ты станешь ее тяжелой правой рукой, заняв ту же позицию, что я занимаю при твоей сестре Ольге. Должность верховного главнокомандующего сербской армией при этом раскладе стопроцентно твоя, как и должность главного агента нашего влияния на Балканах. Вот аналога Павла Павловича я тебе не обещаю; такую фигуру ты должен вырастить в своем коллективе.
– Такая фигура в Сербии уже имеется, – кашлянул канцлер Одинцов. – Правда, если мне не изменяет память, этот человек сидит в тюрьме за разглашение государственной тайны. А упек его туда наш друг Драгутин Димитриевич, сильно разозлившись на него за книгу «Конец одной династии». Если что, я о Владане Джорджевиче, основателе Сербского Медицинского общества, полковнике санитарной службы, писателе, а также бывшем мэре Белграда и бывшем сербском премьер-министре. Насколько можно судить по собранной нами информации, это достаточно честный и компетентный политик и управленец, а уж выживать его из страны, чтобы он провел остаток дней в Австрии, и вовсе самое последнее дело.
– Хорошо, Павел Павлович, – сказал полковник Мартынов, делая пометку в своем блокноте, – я свяжусь с товарищем Баевым и передам ваше замечание. Указанного вами человека освободят, а господину Димитриевичу выскажут решительное «фу» за проявленный волюнтаризм.
– Мне кажется, – неожиданно сказал адмирал Карпенко, – что, занимаясь текущими политическими делами, мы забываем о том, что чуть больше чем через год на Землю упадет так называемый Тунгусский метеорит. Не исключено, что он тоже может оказать существенное влияние – как на военную, так и на политическую ситуацию в мире.
– А кого, простите, будет интересовать, что такое взорвалось на нашем заднем дворе в глухой сибирской тайге? – сказал Новиков. – Быть может, мы новое оружие испытываем…
– Если говорить серьезно, – ответил Одинцов, – главный вопрос для нас заключается в том, что это такое – тунгусский метеорит…
– Насколько я помню, – пожал плечами Новиков, – было точно установлено, что это не был корабли инопланетян, или каменный астероид. А остальное, Павел Павлович, от лукавого.
– Я не о том, – ответил канцлер, – главный вопрос в том, случайное это явление или, наоборот, детерминированное. В первом случае этот метеорит может вообще упасть в любом другом месте, не говоря уже о том, что может просто пролететь мимо Земли, а во втором – все пройдет точно так же, как и в ПРОШЛЫЙ РАЗ. Но тут уже возникает вопрос: а не получится ли так, что через некоторое время некая сила, задающая ту самую детерминированность исторического процесса, начнет сопротивляться заданному нами политическому вектору, стремясь загнать историю в прежнюю колею? Пока мы ничего подобного не замечаем, но вдруг…
– Что-то ты, Павел Павлович, сомневаться начал… – сказала императрица. – Быть может, стареешь? На этот вопрос уже однажды ответил римский император Марк Аврелий, сказавший: «Делай что должно – и да свершится что суждено». Вот мы с вами это и делаем и стараемся делать хорошо. А об этом вашем метеорите, пока он не прилетел, говорить преждевременно. Болты болтать – на это у меня и кроме вас специалистов достаточно. Из либеральной публики, только свистни, сразу набегут и начнут со всем старанием рассуждать из пустого в порожнее.
Сделав паузу, Ольга обвела взглядом собравшихся, вздохнула и добавила:
– Но если вы, Павел Павлович, считаете, что нам следует попытаться прояснить этот вопрос заранее, то давайте, говорите, что нужно делать. Только конкретно, а не в рассуждении общих вопросов философии. Философом у нас Лев Николаевич Толстой по штату работает, он вам тут нафилософствует.
При упоминании Толстого канцлер Одинцов поморщился. «Солнце русской литературы» регулярно разражалось злобными антиправительственными пасквилями, за которые давно следовало бы отправить деда пилить лес на Сахалин. Законов о богохульстве и об оскорблении величеств еще никто не отменял, а престарелый литературный граф проходился и в адрес Ольги, и по поводу самого Создателя, который терпит на земле таких чудовищ как канцлер Одинцов и его присные. Либеральная интеллигенция встречала всю эту писанину с восторгом, принимая бредни графа от литературы за чистую монету, а вот народ рвал эти книжонки на четвертушки, определяя их в сортир, потому что подтираться ими всяко лучше, нежели лопухом. Именно поэтому СИБ Толстого и не трогала. Мол, старый уже, скоро сам рассосется.
– К черту Толстого, – отмахнулся Одинцов, – вступать с ним в полемику – это все равно что пытаться перелаять собаку стоя на четвереньках. Нет лучшего способа отвратить юношество от русской литературы, как ввести произведения этого деятеля в гимназическую программу. Что касается конкретики, то России давно нужна хорошая высокогорная астрономическая обсерватория – где-нибудь там, где небо большую часть времени ясное, а воздух чистый. И пригодится она не только для охоты за тунгусским метеоритом, но и вообще для науки и международного престижа.
– Я знаю на Кавказе такое место, где самый чистый воздух, – сухо кивнула Ольга, – восемь лет назад там от туберкулеза скончался наш с Мишкиным любимый брат Жорж. Вроде он писал, что там на временной основе прежде уже проводились астрономические наблюдения, и наши петербургские профессора оказались тем местом очень довольны.
– Абастумани, – утвердительно кивнул адмирал Карпенко, – насколько я помню, у нас в будущем там от Академии Наук тоже была устроена крупная обсерватория.
– Ну вот и хорошо, Сергей Сергеевич, – промокнув платочком краешек глаза, согласилась императрица, – вас я этим вопросом озадачивать не буду, ибо вам и собственных забот хватит выше головы, а попрошу Павла Павловича в недельный срок представить мне кандидатуру будущего директора Высокогорной Абастуманской Обсерватории имени Великого князя Георгия Александровича. Мой брат умер слишком рано и не успел совершить ничего великого, хотя, несомненно, был к тому предназначен самой судьбой; так пусть хоть его имя будет связано с воистину великим делом. А теперь давайте вернемся к нашим баранам. Павел Павлович, у вас есть что еще сказать по Балканскому вопросу?