«Вашу «самость» так растворяют», - сказал как-то мастер Семиуст. «Скоро вы позабудете, кем еще недавно являлись. И станете теми, кого из вас лепят».

Да. Так и есть. Одни лишь безумцы из Сопротивления продолжают надеяться.

Я встаю на последнее свободное место. Ищу взглядом художницу – вот же она, на трибуне для маляров бок о бок с вольными мастерами! Моим слугам не удалось разыскать эльфа, так что я не смог выкупить ее по закону. Но упомянул о своем желании в завещании. За меня Кирстен освободят деловые люди мастера Ватабэ.

Должно быть, она заметила, что я смотрю на нее. Кирстен неуверенно приподнимает руку с зажатым в ней угольком, вроде как машет. Потом я читаю движение, - два тычка и округлая линия. Кирстен рисует мне улыбающееся лицо. У меня на сердце теплеет. Я растягиваю губы, чтобы она издали видела, - я ей улыбаюсь. Из центра Арены художница кажется очень маленькой, ненастоящей, словно видение. На девушке шелковый платок. Он ей очень идет. Впрочем, Кирстен шло и рваное платье.

Я рад, что художница здесь. В то же время мне хочется, чтобы тут ее не было. Чтобы она не видела мой позор. Хотя, не знаю, чего я должен стыдиться. Того, на что повлиять невозможно? Я простец по рождению точно также, как Кирстен – рабыня. В отличие от меня, для нее еще можно все изменить.

Я Гордиан Анэстей, старший из рода Анэстеев. Трусящим сопляком я ощущал себя под трибунами с маршалом Тордом. Сейчас время простой и понятной мужицкой работы. На смертный бой Анэстеи выходят с гордо поднятой головой. А там будь что будет.

Голосят, крякают и скулят кроммовы дудки. Приветственная часть завершается, вскоре мы останемся с противником один на один. Вон он: отличим от других разве что гербом города.

Мой плотный подшлемник глушит львиную долю шума. Но новый звук, ни на что не похожий, я слышу сразу, как музыка затихает. Ощущаю этот звук у себя между ребрами, в самой глубине тела. Будто шторм рвет паруса, треплет их, но ткань хлопает неестественно мерно, - в моем нутре.

Меня чуть не сшибает с ног порывом ветра, возникшего из ниоткуда. Мимо проносятся листки пергамента, сорванные шляпы и колпаки, сор и флажки. Лицо закрывает чья-то накидка, - как невовремя! - я путаюсь в ней, пытаясь поскорее стащить. Люди кричат, на верхних рядах все повскакивали и показывают за пределы трибун.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потом, словно во сне, в круге неба над Ареной появляется угольно-черный силуэт. Хлопая могучими крыльями, дракон грузно опускается на каменную руину молельного дома, - ту самую, к изнанке которой прикрепили трибуны. Ломает толстые брусья крестовин флагов. Кроммовы знамена тряпками сминаются под когтистыми лапами. Древняя кладка не выдерживает вес дракона, несколько каменных глыб скатывается, калеча людей. Начинается паника.

Закрепившись на руине, дракон заглядывает внутрь Арены, точно зверь в миску с рубленым мясом. Он черный, черный как ночь, как бездна, как сама смерть. Как тот проклятый дождь. Я вспоминаю, что на мне амулет.

Потом все грохочет, взрывается и искрит. Кроммы во главе с Повелителем пытаются отогнать чудовище, но ящера хранит призрачный купол. Дракон ждет чего-то. Я все понимаю, но слишком поздно. Он выдыхает красное пламя. Пылающий поток с ревом проносится поверх моей головы, нестерпимый жар отбрасывает лицом на песок.