В отличие от подавляющего большинства наших «экспертов», российских политологов и социологов, массовое сознание трезво оценивает природу российской власти: по мнению большинства россиян, Путин опирается на силовиков (прежде всего на политическую полицию, спецслужбы, генералитет), олигархов, высшую бюрократию, выражает интересы именно этих институтов. Картина массовых представлений россиян о структуре институтов в точном смысле представляют собой синтез репрессивных структур и олигархии, иерархического власти, по существу – тоталитарной системы господства. Это (вкупе со стерилизацией возможностей выражения недовольства) определяет массовый конформизм и оппортунизм социальной элиты. Выражение недовольства допустимо, но только против отдельных бюрократов, а не против «национального лидера» и вождя нации. Поэтому идет перенос раздражения с «царя на бояр».

Однако такая структура легитимации власти, если рассматривать ее в большой временной перспективе, должна быть неустойчивой и хрупкой. Она внутренне содержит силы своего разрушения, наступающего при явном ослаблении символических «опор» (нужен лишь символический признак слабости власти, ее геополитического поражения). Как на симптом этого, можно указать на высокую долю мнений «устали ждать выполнения своих обещаний» (рис. 36.1). Но именно поэтому возрастает и потребность режима во все более частных патриотических «мобилизациях», вздрючках, процессах против тех, кто «оскорбляет чувства верующих» (примерно та же апеллятивная конструкция мобилизации, что и с Крымом). В отличие от мнимой угрозы «международного терроризма», которая плохо работает, внутренние факторы мобилизации имеют более сложные структуры консолидации, затрагивающие, в отличие от «уличного терроризма», не ценности повседневного существования, а гораздо более значимые архаические структуры культуры и, соответственно, потребность в «сакральном», высоком. То, что в конечном счете массовое сознание готово довольствоваться суррогатами трансцендентальных ценностей – веры, морали, достоинства – указывает на воспроизводящуюся зависимость России от Запада, от главных центров мирового развития.

Рис. 33.1. На какие слои населения опирается, на ваш взгляд, В. Путин?

Рис. 34.1. Интересы каких слоев населения выражает, на ваш взгляд, В. Путин?

Рис. 35.1. Согласны ли вы с мнением, что население России уже устало ждать от В. Путина каких-то положительных сдвигов в нашей жизни?

Дело не только в переживании общности, единства с другими, «такими же, как ты». Мобилизация создает это чувство единства ценой удаления нормативных барьеров, различий (культурных, социальных, экономических, региональных и т. п.), образуя одномерность престижного и авторитетного «мы». Усиливающаяся идеологическая эксплуатация чувства причастности к «великому народу» (или единения с «великим народом») снимает, уничтожает всякую мысль о гетерогенности общества («единства в разнообразии») и необходимости, обязательности, значимости репрезентации различных интересов, а значит – и саму идею демократии, то есть ответственности власти перед «обществом» за свои действия. Возрождение «великой державы» упраздняет сам вопрос о социальной дифференциации, создавая виртуальное или мифологическое пространство целостности величия недоразвитой, но амбициозной страны (не «общества»!), не могущей тягаться с ведущими мировыми государствами.

Конфронтация с Западом и антизападная политика – риторика врага, войны, милитаризма, героической славы империи и ее колониальных войн, дискредитация западных ценностей и моделей – вытесняет из массового сознания потребность в контроле над властью, ее произволом, саму мысль о правовом государстве и о демократии, противоречащих духу авторитарного правления. О понятиях неотчуждаемых прав человека говорить не приходится, они никогда не были значимы в России.

Рис. 36.1. Как вы думаете, существует ли сейчас военная угроза России со стороны других стран?

Если в 1994 году (перед началом первой чеченской войны) 41 % опрошенных считали, что у России есть враги, то уже в 2003 году (на второй волне антиамериканизма) таких было 77 %, весной 2014 года – 84 %; затем, по мере спада мобилизации, этот показатель стал постепенно снижаться, и к декабрю 2017 года достиг 66 %, но уже в мае 2018 года, после реакции на очередную серию публикаций компрометирующих докладов и введения новых санкций против российских чиновников и компаний, опять поднялся до 78 %[105]. Понятие «функция врага», практически по К. Шмитту, становится конститутивным для понимания характера государства и политической деятельности. Поддержание населения в состоянии хронического возбуждения и мобилизационной готовности способствует вытеснению либеральных правовых представлений из массового сознания. Антизападная риторика в сочетании с защитным самоизоляционизмом (у нас «особый путь», «Россия – особая цивилизация», равная по значимости Западу или превосходящая его по силе свой духовности и морали – все эти представления по мере укрепления режима Путина стали разделять абсолютное большинство россиян, чего не было до этого) уничтожает идею «общества», истории страны, заменяя ее традиционализмом и мифологией великой державы.

Рис. 37.1. Согласны ли вы с утверждением: «Россия – европейская страна»?

Можно сказать, что усилия кремлевских политтехнологов и пропагандистов увенчались успехом: общественное мнение – по крайней мере, «на словах» и, я думаю, временно, – выражает согласие с тем, что «Россия не является страной европейской культуры». Этот декларируемый самоизоляционизм все же носит очень двусмысленный характер – повседневный образ жизни городского населения, элементы молодежной культуры, семейной или сексуальной морали не так уж сильно внешне отличаются от образа жизни европейцев. Другое дело – все, что касается гражданского и политического самосознания, здесь можно говорить лишь о первых подступах к современности, к модерности современного общества.

Рис. 38.1. Беспокоит ли вас, что Россия в течение последнего года оказывается во все большей изоляции от западного мира?

Рис. 39.1. Как вы думаете, следует ли России стремиться в будущем к вступлению в Европейский союз?

Рис. 40.1. Как, по вашему мнению, относятся к России на Западе?

Дистанцирование и отчуждение от развитых стран облегчается благодаря навязыванию представлений о том, что Запад (развитые страны демократии) относятся к России с презрением и страхом (последний якобы вызван «растущей мощью России»). Пропаганда подняла давний пласт стереотипов и мифов, глубоко укоренных в русской культуре: представления о собственной отсталости от Европы, варварстве, крепостничестве.

Но эффект антизападной демагогии заключался в том, что собственные русские комплексы, типичные для любой страны «догоняющей модернизации», были приписаны европейским странам. Этот типичный взгляд на себя «чужими глазами» является крайне важной составной частью русской национальной идентичности. Важно, что садомазохистские переживания собственной неразвитости и варварства (самоназвания типа «совок» и им подобные здесь лучшие примеры) никогда не получают публичного выражения, санкций авторитетного мнения, это всегда двусмысленная игра с самими собой, чаще принимающая приватный или иронический характер, снимающая остроту травмы и фрустрации неполноценности. Но пропаганда разрывает этот модус игры, приписывая собственные негативные или амбивалентные представления о самих себе значимым другим: странам, обществам, выступающим во многих отношениях в качестве авторитетного источника образцов подражания. А подмена ведет к тому, что те же самые оценки, но исходящие от авторитетных других, воспринимаются массовым сознанием как оскорбительные.

Рис. 41.1. Как, по вашему мнению, большинство людей в России относятся к странам Запада?

Это важнейшее обстоятельство позволяет понять, почему нет сопротивления навязываемому тотальному господству: устанавливается внутреннее соответствие между сознанием зависимых и униженных людей, не имеющих другой структуры идентификации, кроме идеи «величия державы», империи, а значит, готовности к насилию, принуждению, навязыванию другим странам своей воли и интересов. Других средств коллективного самопознания, кроме идентификации с символами институтов насилия, апроприированных властями предержащими, нет, они подавлены или дискредитированы.

«Общество» внутри государства. Такой перенос негативного опыта насилия, усвоенного частными субъектами (сознание естественности произвола, привычной собственной ущемленности или незащищенности), на символические структуры, монополизировавшие право выступать от имени целого, и оправдания себя через идентификацию с ними, приводит к тому, что насилие признается в качестве единственного механизма самоутверждения и коллективной идентичности[106]. Поэтому имперские символы и представления (гордости, чести) играют здесь ключевую роль, оттесняя все прочие значения и интересы или оставляя их в зоне подсознания, двоемыслия, разделенного барьером «мы – они».