Весь смысл нынешней политики дестабилизации Украины заключается в том, чтобы дискредитировать силы демократической национальной консолидации и любым образом перенести недовольство российского населения с коррумпированной бюрократии на сторонников права, демократии и европеизации. Социальная демагогия, предложенная пропаганде политтехнологами, оказалась самым верным выбором: угроза социальной дезорганизации, возникающая после свержения авторитарного режима, больше всего пугает российское население, глубоко фрустрированное процессами распада институтов и падением жизненного уровня в 1990-х годах.

В ходе этой кампании можно увидеть четыре этапа, выделяемых в соответствии с последовательно выдвигаемыми программными тезисами.

Первая фаза: декабрь 2013 — январь 2014 года. Главный мотив, который постепенно усиливается в освещении киевских событий, заключается в утверждении, что Евромайдан – звено или часть инспирированных США массовых волнений и социально-политических переворотов, подготовленных с помощью интернета и социальных сетей, поддержки и деятельности зарубежных фондов, неправительственных организаций. Суть «революций», прошедших по всему миру, начиная с «революции роз» в Тбилиси в 2003 году или «оранжевой революции» в Киеве и заканчивая событиями в Северной Африке, восстанием на площади Тахир в Египте, в Стамбуле, вплоть до Сирии, оставалась той же самой: установление как бы демократических режимов, зависимых от Запада. Эта нехитрая идея оказалась убедительной – с точки зрения российского населения – основой для универсального объяснения текущих событий. Она легко соединялась с традиционным российским антизападничеством, советской антикапиталистической идеологией, параноидальными страхами перед угрозой мировой войны и изоляционизмом. Этот тезис, ничем особенно и не подкрепляемый, был легко принят в качестве рамочного объяснения украинских событий. 83 % опрошенных (из числа тех, кто имел хоть какое-то, пусть даже самое смутное представление о волнениях в Киеве) были согласны с тем, что массовые митинги и демонстрации в Украине инспирированы и организованы (проплачены) Западом.

Впрочем, такая версия еще не вызывало особого беспокойства россиян. По общему мнению, экономическая ситуация в Украине была очень плохой. Борьба сменяющих друг друга коррумпированных политических лидеров и партий, представляющих лишь интересы олигархических кланов, конкурирующих между собой, довела до опасной черты хозяйство страны. Уровень жизни здесь вдвое ниже, чем в России и т. п. Поэтому курс на интеграцию с Евросоюзом выглядел в глазах россиян вполне обоснованным (особенно если вспомнить те иллюзии начала 1990-х годов, которые питали сами россияне в отношении того, что отказ от коммунизма сам по себе приведет к потребительскому изобилию и повышению уровня жизни населения). Даже еще в декабре 2013 года, уже после попыток силового разгона митинга на Майдане, более или менее пристально следили за этим событиями лишь четверть россиян, но ситуация быстро менялась, и уже в феврале внимание более половины опрошенных приковано к сообщениям из Киева. В сентябре появились первые признаки психологической усталости и ослабления интереса.

Обращаясь к языку Великой Отечественной войны (речевые штампы: «массовые расстрелы», украинские «фашисты», «киевские каратели», геноцид и тому подобное в новостных передачах), пропаганда делала невозможной идентификацию российского обывателя с «нелюдьми» (фашисты – не люди), разрушала саму возможность предпонимания, а значит – формировала априорную враждебную установку, блокирующую дальнейшую коммуникацию. Точно так же как соединение педофилии с либерализмом, сексуального злоупотребления детьми-сиротами из России в США, гомофобии с демократией, европейскими ценностями, правами человека, антиамериканизма с угрозой войны, заговором против России как страны «нормальных людей» (считающих себя таковыми, то есть отказывающихся признать «нормальность» других) уничтожило готовность к пониманию западных ценностей, коммуникации с «другими», что обернулось быстрой самоизоляцией русских и утверждением самих себя в статусе исключительных людей, «последних в мире хранителей» не просто христианской веры и традиций, а даже собственно «образа человеческого». Этот барьер «свои – чужие» в социальном плане более важен, нежели собственно идеологические или партийные разногласия. Поэтому патриотическая мобилизация захватывает практически всю массу населения, это предельные для такого воздействия масштабы интеграции (80–86 %), в то время как идеологические или политические симпатии охватывают какие-то отдельные сегменты ангажированной публики.

Вторая фаза: февраль — март 2014 года. Противостояние на Майдане и бегство в Россию Януковича, которого Путин толкал к силовому подавлению оппозиции, стали поводом для интенсификации и гораздо более широкой, фактически – тотальной по объему, агрессивности кампании дезинформации российского населения. Кадры столкновений демонстрантов с внутренними войсками в Киеве, пожаров, убитых людей непрерывно крутились по всем телевизионным каналам, навязывая людям представления о безответственности протестующих националистов, их агрессивности и жестокости по отношению к представителям власти, полиции, сторонникам Януковича. Одновременно шла интенсивная чистка информационного пространства в России: закрывались независимые информационные каналы, менялся их редакционный состав, собственники и руководители медиа-холдингов. Цензура и политический контроль становились все более жесткими, тем более что к этому времени вступил в действие целый ряд новых законов, позволяющих без решения суда закрывать нежелательные интернет-ресурсы и сайты, признанные «экстремистскими».

Были выдвинуты два новых принципиальных тезиса: а) в Украине произошел государственный переворот, путч, к власти пришли радикальные националисты (фашисты, нацисты, антисемиты), бандеровцы, начавшие политику дискриминации русских; в стране – хаос, вакуум власти, бесчинствуют банды грабителей, идет полный развал государства; б) поэтому возникающая «угроза русскому населению» на востоке и юге Украины требует экстраординарных мер по его защите и поддержке, заставляя отодвинуть на второй план соображения о необходимости соблюдения международных соглашений, правовых гарантиях и т. п.

В полной мере таким аргументами прикрывалась аннексия Крыма, где российские спецслужбы, используя особые элитные войсковые части, провели захват административных структур полуострова, а затем декорировали эти действия показательным «референдумом» о присоединении к России.

Крымский успех Путина, как бы защищавшего «своих» всеми доступными средствами, вызвал взрыв националистической эйфории в стране, который пропаганда постаралась закрепить в тезисах, отметивших дальнейший ход украинской политики Кремля[122].

Лозунг «Крым наш!» стал выражением изменившейся ситуации и солидарности с властью. Он отразил серьезнейший комплекс национальной неполноценности, связанный с распадом СССР и утратой прежней идентичности – осознания себя подданными «великой державы». Именно этот уровень коллективных представлений, гордость от причастности к устрашающей мощи государства, империи компенсировал непреходящее чувство повседневной униженности, бедность и зависимость от произвола местной бюрократии. Абсолютное большинство опрошенных (79 %, 2014 год) расценивало присоединение Крыма как свидетельство того, что Россия возвращается к своей традиционной роли «великой державы», утверждает свои интересы на постсоветском пространстве; незначительное меньшинство (9 %), напротив, считало это проявлением авантюризма российской власти, стремящейся отвлечь таким образом население от реальных проблем в экономике, коррупционных скандалов в среде высшей бюрократии, массового недовольства социальной политикой руководства.

Таблица 61.1

Какие чувства вызывает у вас решение руководства России о присоединении Крыма к Российской Федерации?

* В сентябре и октябре в формулировке: «Какие чувства вызывает у Вас политика России в отношении Украины?».

Респондент мог дать несколько вариантов ответа, поэтому сумма ответов больше 100 %.

К концу года эти цифры практически не изменились. «Позитивные» объяснения российской политики («защита своих», «восстановление справедливости» и т. п.) вытесняют смутное чувство дискомфорта по отношению к украинцам.

Рис. 47.1. Как вы считаете, что в первую очередь стоит за действиями российского руководства в отношении Крыма и Украины?

Третья фаза: март – май 2014 года. В этот период ситуация становится крайне неопределенной и тревожной. Проясняются основные моменты вероятного сценария – планы введения российских войск в восточные и южные области Украины до проведения президентских выборов и формирования новой, уже легитимной власти, план создания «Новороссии». Его реализация не просто отрезала бы киевскую власть от выхода к морю, но позволила бы создать вокруг России санитарный кордон, препятствующий дальнейшему продвижению ЕС и НАТО. В пропаганде, помимо резко усилившейся антиукраинской риторики («киевская хунта, украинские каратели осуществляют настоящий геноцид своего / русского населения») и обоснования финансовой, организационной и военной поддержки сепаратистов, созданных Москвой «независимых государств» в Донецке и Луганске, все сильнее звучит тезис о том, что Россия не просто «защищает русских» в Украине, а что она вернулась к своей традиционной роли великой державы. Она возвращает свои исконные земли и территории, которые из-за предательства или произвола, самодурства отдельных своих правителей утратила в недавнем прошлом. Теперь же, становясь в очередной раз сильным, российское государство заставляет уважать свои интересы на всем постсоветском пространстве, зоне российских приоритетов. Поэтому неприятие этих действий России Западом может уже само по себе служить свидетельством признания возросшей мощи страны.

Одновременно изменились и первоначальные версии событий на Майдане и мотивов интеграции Украины с ЕС.

Таблица 62.1

Как вам кажется, чем прежде всего объясняется стремление нынешнего руководства Украины к сближению с Европой и независимости от России?