– Спасибо за справку, девушка… – с добродушной усмешкой сказал император; он глядел на Фео чуть прищурившись, словно бы внимательно изучая ее. – Кстати, напомни, как тебя зовут?
– Феодора Контакузина, – немного неуверенно сказала моя старшая «сестренка», вытянувшаяся перед Императором по стойке смирно; все же заметно было, что она смущается в столь высокой компании, – прапорщик эскорт-гвардии, Ваше Императорское Величество…
Император, указав на меня, спросил:
– Это ты закрыла вот этого молодого человека своим телом, когда на него произошло покушение?
– Да, я, Ваше Императорское Величество, – ответила девушка. Глаза ее сверкнули; видно было, что она гордится безупречным выполнением своего долга, хотя и старается не показывать этого.
– Поздравляю тебя подпоручиком, – сказал император, – и тебя, Анна, тоже. – Анна, покраснев от смущения, тоже вскочила. – Задание выполнено хорошо. А сейчас садитесь, обе.
Девочки сели. Михаил больше не обращал на них внимания. Он прошелся перед нами взад-вперед: четыре шага в одну сторону, четыре в другую. Затем остановился и произнес:
– Итак, вернемся к Австро-Венгрии. Ее уничтожение фактически окажет на руку всем ее соседям, потому что с их границ исчезнет пусть и дряхлый, но все еще очень злобный хищник.
– Не могу с тобой не согласиться, Михаил, – ответил я, – но все же для начала войны с Австрией тебе понадобится повод. При этом император Франц-Иосиф, хоть и выглядит как старый бабуин, гадящий под себя от дряхлости, все же не дурак; он не даст тебе простой возможности разделать его империю как свиную тушу в мясной лавке.
– Повод для войны должны дать вы, сербы, – ответил Михаил, глядя прямо мне в глаза. – Когда во Фракии и Македонии начнется заварушка и болгары с греками перейдут через турецкую границу, Франц-Иосиф непременно объявит об аннексии Боснии и Герцеговины, в ответ на что там вспыхнет восстание сербов, а Сербское королевство окажет восставшим поддержку. Мы в свою очередь предъявим Вене ультиматум: в течение семидесяти двух часов прекратить боевые действия и вывести войска с оккупированных территорий, а иначе война. Продержится сербская армия семьдесят два часа, воюя с австрийцами, или нет?
– Думаю, что продержится, – уверенно ответил я, – а что дальше?
– А то, что будет дальше, это военная тайна, – отведя от меня взгляд, ответил Михаил и вновь принялся ходить. – Могу добавить только то, что разделыванием австрийской свиной туши, как ты выразился, займется мой зять генерал Бережной. Ему это несложно. Поэтому сейчас давайте закруглять наше мероприятие, но сразу после майских праздников ты выедешь в Ораниенбаум, в расположение его корпуса. Там же ты сможешь лично познакомиться с интересующей тебя великой княжной Ольгой Николаевной и составить о ней свое мнение. А она, соответственно, составит свое о тебе…
И он, уже на прощание, вновь окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног – и, кажется, остался вполне доволен.
1 мая 1908 года. Российская империя. Санкт-Петербург. Зимний дворец.
Наследный принц Сербии королевич Георгий Карагеоргиевич.
Настал тот день, который в России называется Первомаем… Погода, словно на заказ, выдалась расчудесная. Над Петербургом сияло синее небо, по которому лишь изредка проплывали маленькие, будто бы декоративные, облачка. Приятный свежий ветерок трепал листву на деревьях… Было умеренно тепло; солнце светило ласково и приветливо.
Мне предстояло впервые присутствовать на этом празднике, введенном всего лишь четыре года назад указом императора Михаила специально для тех, кто зарабатывает на жизнь своим трудом. В Российской империи таковыми считались не только крестьяне, гнущие спину на полях, и рабочие, стоящие у станков, но также все те, чьим источником доходов была, с позволения сказать, интеллектуальная деятельность. Получается, что, став сербским королем, я тоже стану трудящимся – ибо у короля этой интеллектуальной деятельности хоть отбавляй и он недаром ест свой хлеб; а пока я принц, то считаюсь просто иждивенцем, а следовательно, мне не место на этом празднике жизни.
– Ну, не скажи, брат Георгий, – возразил мне русский император после того, как я высказал ему свои умозаключения, – ты неустанно печешься о благополучии своей Родины и делаешь для этого все что можешь – а значит, ты не бездельник. Уже только тем, что было сотворено тобой в Софии, ты оправдал свое содержание – от самого рождения и лет на десять вперед. Прочный мир между Болгарией и Сербией – это ли не залог их будущего процветания? а ты сделал для этого все, что смог…
Нельзя не сказать, что такая высокая оценка со стороны русского монарха мне весьма польстила. Сказать честно, я тогда не стремился сотворить ничего великого – просто сказал писакам прямо все, что я думаю об их дурацком князе с его дурацкой политикой; а гляди-ка, что получилось… Как шутя говорит в таких случаях подполковник Бесоев: «Честное слово, ничего не сделал, только вошел». Кстати, я так до сих пор и не осмелился спросить ни у императора Михаила, ни у кого-то еще о той ужасной революции, которая в будущем другого мира уничтожила династию Романовых, сгинувшую вместе с Российской империей. Стоило мне все это себе вообразить – и все замирало у меня внутри, и могильный холод начинал подкрадываться к горлу… Наверное, я еще не вполне созрел для того, чтобы хладнокровно воспринимать Знание… Ну ничего. Когда-нибудь такой момент настанет. Мне еще предстоит существенная закалка, в процессе которой я заматерею – и тогда-то непременно подробнейшим образом изучу ТУ историю… Несомненно, это сделает меня прозорливее и мудрей. А это мне необходимо, если я собираюсь вершить великие дела…
Я воспользовался советом полковника Антоновой – и стал внимательно приглядываться к текущей мимо меня русской жизни, сравнивая ее со своими воспоминаниями пятилетней давности. Как я уже говорил – отличия, хоть и не разительные, были заметны невооруженным глазом. И вопиющая нищета, и бьющее в глаза богатство как-то потерялись из вида. Да, Невский проспект по-прежнему полон богато одетой публики, но это богатство не столь очевидно. В то время как император и императрица даже на официальных приемах используют наряды, исполненные в стиле суровой простоты, по-купечески кичиться показной роскошью становится немодно.