Отстрелялись. И обратно в щель.
И очень своевременно. Поняв, что произошло на эсминцах вновь открыли огонь по позициям русских. Ураганный огонь. Стреляя не только из 76-мм пушек, но и из всего, что ни есть. Дистанция ведь была вполне подходящая для того, чтобы стрелять даже из винтовок.
Минут десять длился этот обстрел, нацеленный на то, чтобы гарантированно подавить русских. После чего к берегу вновь направились шлюпки с десантом. Благо, что их было много там припасено. Видимо, готовились провести какую-то диверсию.
Высадились.
Подошли поближе.
И тут снова несколько бойцов, во главе с Петром, высунулись и отстреляли по магазину в японцев. Но их уже было сильно меньше, а японцев – больше, чем в первой волне. Поэтому японцев не перебили или ранили всех, как в первый раз, а сильно проредили и вынудили залечь. Залечь и отстреливаться. Не потому что русские были видны. А чтобы на эсминцах не подумали о том, что их всех перебило и снова не открыли артиллерийский огонь, добивая своих.
Но тут из тумана вынырнул «Святослав» – дежурный эсминец, стоявший в Порте-Лисий, дабы парировать выявленные попытки постановки мин.
Японские эсминцы застопорили ход и дрейфовали, ожидая развязки событий на берегу. Машины держали под парами, но все же хода совсем не имели. Поэтому, вышедший из тумана «Святослав» развернул торпедные аппараты и, без малейшего стеснения отправил все свои рыбки широким веером. Два пятитрубных аппарата разрядилось в считанные секунды. Пам. Пам. Пам. Захлопали они, выстреливая сжатым воздухом «серебристые рыбки».
Вместе с тем заработали и четыре 127-мм морские пушки, размещенные каждая в своей легкой башни. Их поставили именно в башнях не столько для защиты от осколков, сколько для нормальной механизации и прикрытия от воды, чтобы проще и удобнее было работать даже в сложных условиях. Заряжание было ручным. Да. Зато имелся гидравлический досылатель, ускоряющий этот процесс при любых углах наведения и возвышения. Да и вообще башня шустро вращалась, удобно и легко наводясь даже на быстрые и юркие цели.
Дистанция была небольшой. Кабельтовых пять. Однако, прежде чем торпеды успели дойти до своих целей, пятидюймовые пушки «Святослава» дали по десятку выстрелов.[65]
Одновременно с этим обработали и побережье. Только не пятидюймовками, а 20-мм «картечницами» Максима, которых на эсминце данного типа стояло по две установки.
Хайрем Максим по просьбе императора взял старые картечницы Гатлинга, принятые на вооружение еще при посредничестве Горлова еще в начале 1870-х годов. Заменил им стволы на новые, толстостенные, под 20-мм выстрелы, разработанные для крепостного ружья Мосина. Ну и прикрутил туда ленточное питание[66] и электрический привод! Получилась удивительно скорострельная штука. Вж-ж-ж-ж. Вж-ж-ж-ж. Вж-ж-ж-ж. Секунд двадцать пять – тридцать. И на берегу оказались перебиты все японцы. Да так перебиты, что их потом по частям пришлось собирать, ибо этот «гатлинг» просто нарубил их в капусту. Нашинковал.
Прозвучала серия взрывов.
Это торпеды достигли японских эсминцев.
А «Святослав», огибая дымящиеся корпуса двух противников продолжил стрелять из своих 127-мм пушек по третьему. И, изредка, из 20-мм гатлингов. Белого флага ведь нет. Так и что? Значит не сдаются. Эффект от коротких очередей был чудовищным! Вж-ж-ж-ж. И та толпа людей, что скопилась на эсминцах, просто взрывалась кровью и ошметками тел, разлетающихся в разные сторону. Вж-ж-ж-ж. И в рубке третьего эсминца все легли. Тонкая обшивка просто не выдерживала 20-мм пуль, которые прошивали ее насквозь. Раз. И внутри рубки оказалась заготовка для тушенки… из нашинкованных людей, забрызгавших собой все стены внутри… и потолок. Страшно, аж жуть…
Петр очнулся от забытья. С трудом разлепил глаза и уставился на белый потолок. Он совсем не походил на те облака, что проплывали где-то далеко в небе, когда он лежал раненый там, в щели. Его задели двумя пулями. Он истекал кровью. И чувствовал, что умирает. Но было хорошо. Он был счастлив… он смог сбежать от того проклятия, в которое сам по глупости вляпался.
На него нахлынули воспоминания.
Вот они с Изабеллой после разговора по душам вновь встречаются. На людях. Чтобы видели те, кто за ними приглядывал. Улыбаются. И даже целуются. Это было так странно. Она была такой вкусной… но ему было настолько тошно, что приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не оттолкнуть ее, не скривиться в отвращении…
А потом они пошли на концерт. Его снова претворял Шаляпин. Как тогда, в тот злосчастный день, когда он все понял… и по проклятому стечению обстоятельств выжил. Убила бы Изабелла его и все. И никакой душевной боли. А так…
Кузьмин на концерте полностью сосредоточился на певице, на Наталье Либорской, что выступала во вступлении вместе с Шаляпиным. Да и вообще старался раствориться в песнях и музыке, отвлекаясь от всего в мире. Вступление, как обычно, было совершенно невпопад. Потому как этот джазовый концерт полностью с ним диссонировал.[67] Песни лились одна за другой. Наталья старалась. Где она одна. Где с ней пел Шаляпин, которому к этому выступлению уступили мужской голос, так как он уже разучил непривычные композиции. Петр смотрел тогда на эту актрису, слушал ее, пытаясь поймать настроение, энергетику, смысл, обычно ускользающей от него музыки. И невольно любовался. Изредка отвлекаясь и, оглянувшись, натыкаясь на напряженное и натянуто довольное лицо Изабеллы. Наигранное до отвращения…