Мои губы сжимаются.

― Ты видишь это? ― Она показывает пальцем, тычет мужа в руку. ― Чарли, ты это видишь? Смотри. ― Тыкает его еще раз. ― Смотри.

Мистер Рабидо, прищурившись, оглядывает зрителей на стадионе. Снова игнорирует нас, наклонившись вперед, упершись руками в колени, чтобы лучше участвовать в действии.

Такое же выражение лица у Ретта, когда он ждет начала матча. Точно так же он смотрит, когда концентрируется на чем-то, что я говорю, или когда кладет свои большие руки на мое тело. Сейчас, под яркими огнями центрального коврика, он делает такое же напряженное лицо.

Потягивается на носках, разрабатывает подколенные сухожилия.

Стойкий, сосредоточенный.

Рядом со мной:

― Что не так с этими девушками? ― Мама Ретта толкает меня локтем, действительно взволнованная. ― Это всегда так?

― Ну, я была только на одном матче, и там были такие знаки, ― отвечаю так честно, как только могу, не выдав себя.

― Почему они это сделали? «Завалить Рэтта»? Из всех вещей? ― она раздраженно фыркает, скрестив руки на груди. ― Тебя это не беспокоит?

Я ерзаю на своем месте, неловко. Извиваюсь.

― Да.

― А его это беспокоит?

― Не знаю, заметил ли он. Он ничего не сказал, а я не спрашивала.

― Честно, ― она фыркает, ― откуда у этих девчонок столько наглости? Как они могут войти сюда с этими знаками?

Если бы мое лицо не пылало так же, как волосы, я была бы шокирована. Должно быть, так: румянец, обжигающий меня с головы до пят, заставляет температуру моего тела взлететь до небес.

― Не знаю, мэм.

Я сглатываю. Виновато.

Потею.

Это ужасно.