— Ага, — произнес Смоковницын на этот раз с явным удовлетворением, будто наконец уяснил для себя нечто важное. — Таким образом, можно сказать, что с Вадимом Пашутиным вы знакомы с детства, с тех пор как были еще совсем малышами? — следователь проговорил последние слова даже с теплотой, с растроганностью.

— Да, так можно сказать, — кивнула Катя, и Смоковницын тут же записал в протокол и свой вопрос, и ее ответ.

— Скажите, Катенька, как складывались ваши отношения с Вадимом Пашутиным на протяжении этих десяти лет? Вы ссорились? Или были какие-то дружеские отношения?

— Ни того, ни другого.

— Значит, скандалов, детских потасовок у вас с Вадимом никогда не было?

— Нет, — сказала Катя, преодолевая внутреннее сопротивление. Она чувствовала, что вопросы Смоковницына, их содержание, даже подобранные слова обесценивают происшедшее, сводят все к невинному недоразумению. Из чего складывается это ощущение, она не могла понять, но сознавала — разговор идет не в ее пользу. Своими ответами она перечеркивает собственное заявление.

— Хорошо, — кивнул Смоковницын, что-то строча в протокол. — Это важное заявление. Скажите… вот вы живете с Вадимом в одном дворе, естественно, сталкивались с ним время от времени, встречались… Верно?

— Я с ним не встречалась.

— Нет-нет, — замахал руками следователь. — Я не имею в виду, что вы с ним встречались в смысле… любовном, что ли… Во дворе встречались на одних дорожках.

— Приходилось.

— Здоровались? Приветствовали друг друга кивком, улыбкой, рукопожатием?

— Какие рукопожатия?! — возмутилась Катя. — Привет-привет… вот и все.

— И это продолжалось все десятилетие?

— Получается, что так, — ответила она с легким раздражением. — Все это десятилетие я встречалась во дворе со всеми соседями, их там несколько сотен…

— Но не все же соседи вас насиловали, — проговорил следователь вроде бы как для себя, словно что-то уяснив наконец.

— Я могу идти? — спросила Катя, поднимаясь.

— Обиделись? — почти радостно спросил следователь. — Напрасно. — Он вскочил, вышел из-за стола, снова усадил Катю на стул, чуть ли не силой усадил. — Простите меня, Катенька. Я не хотел вас обидеть. Видите ли, характер нашей работы таков, что приходится иметь дело с самыми грязными человеческими отходами… И что делать, что делать, — горестно покачал головой Смоковницын, — черствеем, грубеем, на язык лезут слова не самые лучшие… Но кто-то должен делать и эту работу… Согласитесь, Катенька!

Катя молчала, глядя на свою сумочку, лежавшую на коленях.

— Продолжим?

— Ну, давайте… Чего уж там.