Пистолет, который передал ему физрук, был не похож на те, что Колька видел ранее. Он и на оружие-то мало походил – какой-то кастет с дулом. Ну, кастет не кастет, но штука со стволом, у которой вместо рукоятки была чурка с узкой щелью, и туда надо было впихивать руку. Как будто ты не брал пистолет, а надевал его на руку, превращая конечность в стреляющее устройство. И рукоять эта охватывала, облегала кисть со всех сторон.

– Осторожно, Николай, у него очень мягкий спуск, – предупредил Вакарчук, с опаской отпуская Колькину руку, – всего два грамма усилие. Итак, давайте сосредоточимся и будем помнить об основной нашей проблеме – подлавливание десятки…

«Опять завел детсадовскую шарманку», – с неудовольствием подумал Николай.

– Помните и о том, что самая грубая ошибка прицеливания повлечет за собой меньшее отклонение, нежели ошибка спуска курка…

Выставлено было несколько мишеней – две круглые и одна с фигурой.

– А куда стрелять-то? – спросил Колька, поворачиваясь к физруку всем телом…

Грянул выстрел, взвились под потолок, начали рваться, как зажигалки, истошные визги и крики. Илюха Захаров обхватил сзади Кольку руками поверх локтей, как обруч бочку, кто-то из ребят ударил по кисти – и странный пистолет слетел с пальцев, грянувшись о пол.

«Как в кино», – отрешенно думал Николай, глядя, как Герман, зажимая рукой плечо, сползает по стене, и промеж пальцев толчками вытекает кровь. Как сквозь вату он слышал Олин голос: «Врача, быстро!» и тихое шипение: «Ар… шлох… ничего, ничего, не волнуйтесь, я сейчас…», видел, как потрошат санитарную укладку, как они с веснушчатой Белоусовой хлопочут, пытаясь зажать рану.

Больше всего хотелось заново переступить порог, и чтобы так произошло, как если бы ничего подобного никогда не происходило. Николай совершенно автоматически развернулся, отправился к двери, но Илья крепко ухватил его за руку:

– Нет, Пожарский, обожди. Дело недетское.

– Ты хоть понимаешь, что натворил? – бушевал Акимов, плотно прикрыв дверь кабинета. – Пожарский, в себя приди, лет тебе сколько? В твоем возрасте раньше и под расстрел отправляли.

– Я не виноват, Сергей Палыч, – повторял Николай. – Честное слово, не виноват я. Мягкий очень спуск, рукоятка…

– Мягкий спуск, – проворчал Акимов, уже подуспокоившись. – Это хорошо, что мягкий. Был бы жесткий – ты бы ему сонную артерию прострелил, десять сантиметров до нее не довел, понимаешь ты это? Вот столько! – он показал пальцами.

Колька низко опустил голову, закрыл руками лицо.

– Вижу, понимаешь. Это, как говорится, раз. А два: эту модель Герман с кровью для вас, сопляков, выбивал, бегал по кабинетам. Экспериментальная же модель, новейший спортивный самозаряжающийся пистолет. Между нами, их, может, в Союзе от силы десяток. А теперь будете снова с охолощенными, а то и дурацкими игольчатыми тренажерами возиться. Не исключаю, что и вовсе тир ваш прикроют. Я бы прикрыл. Спору нет, виноват он сам, не объяснил, что указательный палец всегда за взглядом следует…

– Он объяснял, – признался Колька.

– Тогда что все это значит, Николай? – строго спросил Акимов. – Преступная халатность? Или все-таки злой умысел?

Повисла пауза, густая, как туман, тишина.

– Что ж, думаешь, я не знаю, что ты на него зуб имеешь? – жестко, как с равным, заговорил Акимов. – Как же тебе не стыдно, Николай? Советский человек, офицер, орденоносец – заподозрить его в такой пакости. А Оля? Девчонка – наш парень, огонь, пружина стальная, верная, как часы. Да если бы не она тогда… как она боролась за тебя, как унижалась девочка гордая… Да что я, в самом деле, кашу развожу?! Пожарский!

– Я, – отозвался хмуро Николай.