— Прости меня… — выдыхает он. — Конечно, Олеся. Олеся. Прости.
Изображение моргает от резкой монтажной склейки — словно Валентин выдрал с корнями длинную неловкую паузу.
— Если коротко… — спрашивает Олеся, — причина была в каких-то особенностях жизни в пустыни? Или…
— Нет. — Отец Николай снова отпивает воды и горбится еще сильнее, будто крест с каждой секундой тяжелеет и прижимает его к земле. — Она… этот человек имел свои причины. Ребенка, о котором следовало позаботиться. Дела, которые следовало завершить.
— А нельзя это было сделать, уже живя в здесь, помогая…
Слово «ребенок» еще звучит в моих мыслях и заглушает вопрос Олеси. Неужели отец Николай говорит о Диане и ее матери? Ведь именно Вероника Игоревна ушла жить в Свято-Алексиевскую пустынь и именно она вернулась. Больше некому.
Я машинально отрезаю кусок махана и кладу с ножа в рот.
С чего же тогда все началось?
С листовок. С четверок? Я помню, что гимназию перевели с двухсотбальной системы на пятибальную, и на уроках Вероники Игоревны не стало «хорошистов».
С месяц гнойник набухал, разрастался, а затем посыпались жалобы родителей. Начались проверки, и воздух классов наполнило скрытое напряжение. Тогда же в нашу гимназию пришёл дед Валентина. От него веяло обаянием светлого, настрадавшегося человека, которое притягивало людей и Веронику Игоревну тоже зацепило, но зацепило неправильно. Не как пример добродушия или открытости, а как ледяной шип Снежной королевы, что попадает человеку в сердце и лишает покоя.
Со стороны все выглядело невинно: Вероника Игоревна зачастила в церковь, а на подоконниках у нас зацвели глянцевитые листовки. Карандашные голубые ручейки текли на карандашных зелененьких полях и ругались непонятными словами: ЕВХАРИСТИЧЕСКИЙ! ЛИТУРГИЯ! КАТЕХИЗАЦИЯ! ВОЦЕРКВОВЛЕНИЕ! Через пару месяцев в углах комнат поселились иконы седобородых старцев, а на кухне, что ни день, выгорали тоненькие свечки.
На Масленицу Вероника Игоревна пропала. Ушла посреди лабораторной, как уходят за туалетной бумагой или шоколадкой к чаю — и след простыл.
Диана словно впала в душевный паралич: на уроках отвечала невпопад и каждую большую перемену бегала домой — проверяла, вернулась ли мама. Снова звонила Веронике Игоревне на сотовый, часами слушала протяжные гудки. Заклеила скотчем выключатель в прихожей и запрещала его трогать, как раньше оставляла свет до возврата мамы из гимназии. Диана не училась, не мылась, не ела, и кормил я ее чуть не с ложки.
Через две недели Вероника Игоревна вернулась. Так же просто, как и ушла, будто торчала все это время в длинной очереди.
Понимания она не встретила. Из гимназии ее уволили, мой батя устраивал дикие скандалы, и скоро Вероника Игоревна с Дианой съехали от нас.
До обета молчания Дианы ещё сохранялась иллюзия, что все рано или поздно вернётся на круги своя. Через год после этой кутерьмы Аида Садофиевна — нынешний директор — возвратила Веронику Игоревну в гимназию. С грехом пополам появились четверки, а следом — новый кабинет, похожий на рождение сверхновой. Вернулись допы и элективы, но…
Вы заметили? Который раз это слово «вернуться». Забавно, что в нем самом заключен временной парадокс. Даже если ты вышел из дома, а потом, блин, «вернулся», ибо зонтик забыл, тебя встречает другой дом. В нем уже сместились частицы воздуха и пыли, и фотоны навыбивали электронов. Распался атом в деревянной швабре, Земля провернулась на несколько тысяч метров вокруг своей оси — ЭТО УЖЕ СОВСЕМ ДРУГОЙ ДОМ. Ты в другой дом пришел! Не вернулся!
Так и Вероника Игоревна не «вернулась» из пустыни. Она изменилась, и Диана изменилась. Сместилось что-то, разошлось по шву, и поехало дальше, набирая ход.
Я останавливаю видео майонезными руками.
Отец Николай.