И все же «Три ко» сняли интервью. Они сняли его меня. Да, я никогда не выказывал интереса к их «каналу», скорее, пренебрежение или легкое презрение — как взрослый смотрит на рисунки первоклашек, — но отлично бы чувствовал себя там, в кадре. Задавал бы вопросы на месте Олеси, вертел бы камерой «яблофона» не хуже Валентина или хотя бы держал чертов микрофон так, чтобы он не влезал в кадр.

Кислая смесь зависти и разочарования обжигает мне желудок, и я бросаю ей на съедение еще один ломоть конской колбасы.

Жри.

— И все это… — Олеся наконец выуживает нужный вопрос, — вы делаете на свечки и пожертвования?

— Да, свечи, записки, молитвы, панихиды… Последнее время, стали приносить доход книги, видимо, в связи с популярностью нашей страницы в социальной сети. Кстати, хочу отметить, что данная страница — целиком инициатива моего внука. — Отец Николай чуть улыбается. — Духовенство, с нашей стороны, нисколько не цензурирует ее содержание.

— Между прочим, очень интересная страница, много познавательного. — Олеся бросает лукавый взгляд за камеру и опять сверяется с записями. — Вот в Свято-Алексиевской пустыни, сколько на данный момент проживает здесь, мм, постоянно?

Отец Николай поправляет мизинцем черные роговые очки и беззвучно шевелит губами.

— Предполагаю, пятьдесят два человека.

— Так мало? — Олеся наклоняется вперед. — Тут кажется, что попадаешь в отдельный город… поселок.

— Все относительно, Олеся. Я помню, когда в девяностом году был принят закон о свободе вероисповедания, я самолично крестил несколько сотен. Никто из них больше не посетил церковь. Так что эти пятьдесят два человека куда больше значат для меня, чем те сотни.

— Эти пятьдесят два человека — одиночки или семейные люди? Духовенство? Мирские?..

— Олеся, по-разному. — Отец Николай оправляет длинную бороду. — Кто-то находит у нас необходимое уединение, кто-то — семью. Кто-то приезжает с семьей. Наши двери для всех открыты.

— Скажите, а… ну, а много ли тех, кто однажды поселился среди вас и потом уезжает?

Отец Николай отпивает воды из бутылочки. Его светло-карие глаза затуманиваются, и ответ звучит далеким, суховатым эхом:

— На моей памяти был один такой человек.

— Как интересненько. — Олеся кивает и перебирает записки, но вскоре останавливается. Секунду она медлит, затем все же спрашивает: — А какая причина?

— Я бы не хотел об этом говорить, Вероника.

Камера слегка дергается.

— О… олеся.

Дед Валентина замирает и секунд десять вовсе не дышит.