Прежде всего, Мессинг отметил, что с точки зрения классовой борьбы это очень полезное искусство. Его очень не хватило Гюнтеру Шуббелю, и, наблюдая за ловкими манипуляциями факира, Вольф с тоской припомнил все, чем была богата его короткая биография.

Отрезвил его голос из зала.

Некий офицер – Мессинг сразу догадался, что это не подставной – вышел на арену и предложил фокуснику за пятьсот злотых выстрелить в него из своего пистолета. Такова Польша – в те годы офицер там считался кем-то вроде наместника Божьего.

Бен Алли поклонился и вежливо ответил:

– Пан офицер! Неужели на моем месте вы согласились бы оказаться убитым за какие-то пять злотых в день?!

Героическое прошлое неожиданно отступило в царство былого или, если точнее, в более достоверное пространство никогданеслучавшегося. Ослабли муки, которыми Мессинг буквально изводил себя: поступи он так или этак, не случилось бы того или этого. Как жить без Ханни? Что о нем подумает товарищ Рейнхард и не сочтут ли в Москве его предателем?

Эти вопросы внезапно обросли бородами и, как ни гнусно это звучит, отодвинулись в область мемуарного творчества. Его стезя – ловить пули на эстраде или отыскивать их в карманах простаков-зрителей, но никак не перевозить с места на место.

Пора возвращаться на сцену. С этой целью Мессинг посетил всех известных в ту пору медиумов и ясновидящих. Взгляд у него опытный, проницательности хватало, чтобы обнаружить всякую фальшь или подставу, какой пользовались местные телепаты. Удивительно, некоторые из них в числе новомодных штучек-дрючек освоили идеомоторику, а немногие пользовались и гипнотическим внушением, но соединить все эти премудрости в едином порыве, добавить к этому адскому вареву еще и способность погружаться в сулонг, что способствовало чтению чужих мыслей, пока никому не удавалось. Другими словами, на рынке «мистических» услуг обнаружился зазор, куда он мог бы влезть со своими психологическими опытами. Практика однако показала, что осуществить это начинание в послевоенной Польше было неимоверно трудно.

В ту пору по Европе разъезжали сотни, если не тысячи, всякого рода медиумов, магов, «телепатов», «предсказателей судеб», а в возродившейся Речи Посполитой количество такого рода мошенников на душу населения превосходило все разумные пределы. Польша буквально кишела «ясновидцами», «прорицателями» и «экстрасенсами» всевозможных калибров. Их можно было встретить повсюду – от дешевых балаганов и цирков до светских салонов и польского сейма, более напоминавшего берлинский паноптикум, в котором политические «зазывалы» принимали такие законы, от которых у обывателей мороз шел по коже. Главными ответчиками за все неурядицы и беды Польши оказались евреи. Соотечественникам Мессинга ставили в вину и нежелание «ассимилироваться», и чуждый «паньству» дух наживы, и нежелание нести общественные обязанности.

По трезвому разумению, принимая в расчет домогательства конторы, в которой служил Вайскруфт, Вольф должен был бы как можно быстрее затеряться в этой толпе. К тому же он не совсем доверял и товарищу Рейнхарду – как бы его дружки не притянули Мессинга к ответу за дезертирство и нежелание познакомиться с самим передовым в мире учением? Кто их, революционеров, знает? Возможно, у них там, в Интернационале, в самом деле обнаружилась отчаянная нехватка колдунов, и тот, на самом верху, вдруг вспомнит о несчастном Вольфе, стукнет кулаком по столу и гаркнет на весь Интернационал: «А подать сюда этого самого Вольфа Мессинга!»

С возвращением на сцену была связана еще одна трудность, личного, так сказать, порядка. Мессинг всегда стремился стать лучшим в своем деле, иначе не стоит за него браться. Уважение к себе требовало на каждом выступлении отдавать всего себя публике. Но в таком случае он быстро отодвинет на задний план всю многочисленную свору доморощенных и понаехавших в Польшу «телепатов».

Так оно и случилось – стоило ему дать пару-другую сеансов психологических опытов, как местные власти, не без наводки со стороны конкурентов, одним махом развеяли его страхи. В Гуру Кальварию пришла повестка с требованием к Вольфу Гершке Мессингу явиться на сборный пункт и послужить возрожденной Польше. На призывном пункте его предупредили: «Служить жолнежем Речи Посполитой – великая честь!» – затем обкорнали под ноль и отправили на конюшню ухаживать за кавалерийскими лошадьми.

Стыдно признаться, но в автобиографии, над которой Вольф работал вместе с приставленным к нему журналистом, он назвался санитаром. Ему показалось, что конюшня – это слишком унизительно для всемирно известного мага.

Но это к слову.