— Они живут вместе с Артемом?
— Нет. Он у отца с матерью, — сказал Грибов и ткнул толстым коротким пальцем в середине листа: — Также обратите внимание на этого гуся. Семен Андреевич Рекунов. Сорок четвертого года рождения, бывший рабочий леспромхоза. Освободился недавно и опять объявился в наших краях.
— И какое он имеет отношение к Шелихову?
— Самое прямое. Этот самый Рекунов два года назад тигра в Кедровом урочище завалил; на шкуре хотел разбогатеть, а в том месте как раз пожар случился. Вот Шелихов со своими парнями и вышел на дельца этого. Матерый мужик. Когда его парашютисты брали, стрельбу из карабина открыл. Правда, следователь не смог доказать всей его вины, а то бы не двумя годами отделался.
— Значит, все-таки, возможно убийство из-за мести? — спросил Верещагин.
— Чем черт не шутит, — пожал плечами Грибов. — В общем-то я сомневаюсь, однако как возможную версию отбрасывать нельзя. Ведь что ни говорите, а в озлобившемся мужике могли проявиться мотивы ненависти. Тем более, что адвокат Рекунова своими вопросами на суде повернул дело так, что браконьер именно в Шелихове мог увидеть своего главного врага, благодаря которому и оказался на скамье подсудимых.
Дом Шелиховых, обнесенный аккуратным штакетником, почти ничем не отличался от точно таких же бревенчатых срубов, что прочно осели вдоль длинной поселковой улицы. Правда, от калитки к дому вела дорожка, обильно посыпанная мелким гравием, который придавал двору изысканный вид.
Выросший в Подмосковье, Верещагин любил деревенские дворы, где нет вроде бы ничего лишнего и в то же время все под рукой. Здесь же, ко всему прочему, глаз радовали кусты жимолости, насаженные вдоль штакетника, и высоченный кедр, возвышавшийся над подворьем. «Ишь ты!» — подивился Верещагин, впервые видевший, чтобы такой великан рос на дворе.
Громко кашлянув на всякий случай, Верещагин потоптался у высокого порожка, поднялся на крыльцо, постучал. Какое-то время в доме было тихо, потом за дверью раздались шаркающие шаги и в темном проеме выросла фигура женщины. Видимо, она была высокая и ладно скроенная, но горе настолько подмяло ее, что в сумрачном свете сеней Верещагин принял ее поначалу за тщедушную старушку: сгорбленные, упавшие плечи, безвольные руки, ничего не выражающий взгляд, неприбранные волосы, наспех заколотые Шпилькой.
И все-таки это была жена Шелихова.
— Здравствуйте, Таня, — поздоровался Верещагин. — Я следователь краевой прокуратуры. Можно к вам?
Женщина молча кивнула и, все так же безвольно опустив плечи, прошла вытянутые сени, вдоль стен которых были набиты дощатые стеллажи, уставленные всевозможными банками, какими-то коробками и прочей домашней утварью. Откуда-то выскользнула кошка палевой окраски. Тихо мяукнув, она мягко потерлась о ноги гостя.
Дом начинался с большой, просторной кухни. У окна стоял стол, сервант, еще один стол, на котором громоздилась горка немытой посуды, чуть в стороне — удобно поставленная печь.
Верещагин остановился было на пороге, однако хозяйка все так же молча прошла из кухни в большую, светлую комнату, которая в этом доме была гостиной, и только после этого кивнула на стул.
— Садитесь, — пригласила она, прислоняясь плечом к стене.
— Спасибо, — кивнул Верещагин и, чтобы как-то начать разговор, спросил: — А где же дочка?
— Дочка?.. — словно не понимая, о чем идет речь, переспросила Татьяна. — А ее мама Артема взяла. На время. Они вчера уехали. Отцу на работу надо. Да и маме тоже.
— Ясно, — опять кивнул Верещагин, поражаясь внутренней деликатности этой женщины. Дочку она могла бы и своим родителям отдать — пока не схлынет с души первая, самая страшная волна, когда становится нечем дышать, больно сжимается сердце и что-то холодное наполняет грудь. Однако она правильно посчитала, что не у нее одной это горе, не менее ее выплакала слез и мать Артема, и внучка будет хоть какой-то отдушиной.
— А далеко они живут?
— В Артеме, — вздохнула Таня. И, увидев, как удивленно вскинулось лицо следователя, пояснила: — Это город такой, Артем. И Артема назвали в честь него. У него там отец на шахте работает.