— Ну вот скажи-ка ты мне, чем должно пахнуть от настоящего мужчины? Э-э, не знаешь. Тогда вникай. Одеколоном, вином и чистым бельем. — Правда, про чистое белье Степан как-то быстро забыл, да и одеколон после редкого бритья не очень-то жаловал, спуская деньги на дешевый портвейн, а вот перегаром от него несло все чаще и чаще. А потом стал и на работе попивать…

Задумавшись, Степан даже не заметил, как подошла официантка, и только когда она с грохотом брякнула на стол вилку с ножом и тут же выставила три бутылки пива, он вздрогнул оторопело и отчего-то подумал, что этак можно «и до ручки дойти». И еще одно пришло на ум: «Надо бы завязать немного. Совсем охренел…» Когда официантка, даже не глядя на бутылки, ловкими, профессиональными движениями сбросила с горлышек пробки, Степан, не дожидаясь закуски, налил в фужер пива, тяжелыми, жадными глотками осушил его до дна. Прикрыл глаза. Вроде бы полегчало немного. Уже более спокойно налил второй фужер, медленно выцедил пиво, смакуя каждый глоток. Теперь наступило спокойствие, чуть посветлело в голове, и опять припомнился Артем о его постоянной прибауткой: «Не водка до пьянства доводит, а похмелье с нее». Будто наяву всплыла их первая ссора, дошедшая до драки. В пятницу, кажется, это было, Ну да, в пятницу, они как раз сдали смену и утром на попутной «аннушке» должны были лететь в Кедровое.

…Рано утром кто-то постучал к ним в комнату. Артем, недоуменно подняв голову в подушки, спросил маявшегося с похмелья Степана:

— Кого еще несет?

Степан, перебравший вечером о летунами, вздохнул тяжело, хотел было открыть глаза, да не смог. Такая похмельная муть подмывала нутро, что на это у него просто не было сил.

В дверь постучали опять: настойчиво, призывно.

— Открой, не слышишь, что ли, — только и пробормотал Степан, тяжело ворочая непослушным языком.

— Ох, Степа, — вздохнул Артем, видя, как мучается друг. — Дать бы тебе по морде, да жалко.

Степан промолчал на это и только попросил тихо:

— Открой, может, Колька пришел…

Это действительно был Николай Никитин, летавший вторым пилотом на «аннушке». Он лихо ворвался в комнату и, отстранив Артема, присел на корточки перед Степаном.

— Степа, родной ты мой, — видимо, успев опохмелиться, начал кривляться он. — Что, головка бо-бо? Вот, говорил я тебе: не жадничай, не пей последний стакан, а ты… Нам, мол, и четверти мало. А давай мы головку отрубим, а? — кривлялся он, то и дело подмигивая Артему. — Что, жалко? Ну, тогда давай мы ее, горемычную опохмелим.

От этих слов Степан приоткрыл сначала один глаз, потом другой, взгляд его стал осмысленным.

— О! — ткнул в него пальцем Никитин. — Молодой, а соображает. Ну ладно уж, вставай, вылечу тебя. — И с этими словами вытащил из-под брючного ремня початую бутылку водки.

Артем, увидев, как заблестели глаза у Степана, попросил:

— He надо, Степа. Нам же лететь скоро.

— А ты не суйся, салага непьющая, — шаря главами по комнате в поисках стакана, одернул его Никитин.

— Ага, — вдруг согласился с ним Артем, и Степан смутно понял, что сейчас произойдет что-то страшное. Он успел только сказать: «Артем, будь другом…», как тот подошел к Никитину, спросил:

— Стакан ищешь?

— Ну, — утвердительно кивнул тот.