Нашим ребятам еще повезло. Они были переведены в 37ю школу, тоже, как и многие тогда, располагавшуюся в приспособленном помещении, директором которой был выпускник нашей седьмой Борис Григорьевич Фукалов. Он постоянно общался с А.И. и в своей школе сохранял дух альма матер. Тем не менее, у мальчишек связь с первой школой и с нами не прервалась. Недаром Гена Иванов из нашего 2го «б» на 100-летие школы написал: «Мне школа 7, как Пушкину – лицей». Она и остается для нас лицеем. Я имею в виду НАШУ школу. И как на день лицея, мы ходили на день рождения нашего учителя математики, Людмилы Владиславовны Лебедевой, каждое 14 сентября, пока она была жива, а позже – к первому английскому завучу Ирине Михайловне Фомишкиной. Мы при ней уже не учились, но она тоже олицетворяла школу, потому что стояла у начала «английской» ее истории. Мы и теперь дружим с ее дочерью.

Война закончилась, когда подходил к завершению 8й класс.

В ночь на 9е мая 1945 года город не спал. Когда по радио Левитан передал сводку Совинформбюро с сообщением о капитуляции Германии, все высыпали на улицу. Символично, что в 7 часов утра мы сбежались у школы: моя подруга Мила Мейсахович, я, и Александра Ивановна с трех разных концов города и крепко обнялись. А потом мы целый день носились по школе и по улице. Было всеобщее ликование, хотя сразу ничего не изменилось. Остались те же карточки, ограничения во всем, появился постоянный рефрен: «война была, ничего не поделаешь»! Но не было уже сводок Совинформбюро по радио, забрезжил свет впереди. Была еще короткая война с Японией, но она уже не произвела особого впечатления – не то видали – да и окончилась быстро.

Сдали, по обыкновению, кучу экзаменов, как и каждый год, начиная с 4го класса, а мы с Катей закончили музыкальную школу. Дальнейшее образование по музыке мы не планировали. Наше обучение ею оказалось из-за войны неполным, хотя было платным. Здание наше отобрали, теорию изучать было негде, оставалась одна специальность на дому у учителей. Педагогика в то время была своеобразной. В музыкальной школе категорически запрещалось подбирать мелодии на слух. Я уже не говорю о легкой музыке, а джаз вообще был преступлением («сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»).

Все попытки наиграть новую песню жестко карались. Из нас пытались воспитать исполнителей исключительно классического репертуара. На переводные испытания в 4м классе был приглашен замечательный музыкант Брауде, который был в это время в эвакуации в Перми (Молотове). Я играла Баха, запуталась, села поудобнее и сыграла фугу сначала. После экзамена мы сидели в прихожей в доме учительницы, где все действо и проходило.

Педагогини наши нас отчаянно защищали, то-есть защищались сами, а мэтр басил, что они учат «шерочек с машерочками», и единственный будущий исполнитель, с его точки зрения, – это та девочка, которая запуталась на Бахе. Вот уж в точку попал! Я, кстати, вспомнила тот эпизод через много лет, когда слушала в Питере органный концерт Брауде, а с ним Леокадию Масленникову, и поняла, как должен звучать ангельский голос и музыка к нему.

А у меня быстро развилась «исполнительская болезнь» – боязнь аудитории. В институте я еще играла в наших курсовых концертах, а в основном готовила самодеятельных певцов и им аккомпанировала. Потом играла все реже, меня на все не хватало. Но позже мы часто вспоминали, как бегали в младших классах слушать сыгровки ансамбля в составе Шихова, Крылова, Соколова и Выголова на двух роялях. Сережа Шихов станет звукорежиссером на пермском радио, а его родных я полечу. Витя Крылов аспирантом будет вести нашу группу на оперативной хирургии, а позже первым в Союзе будет пересаживать почку и пришивать оторванные пальцы и читать у нас лекции, наезжая из Москвы. Вадик Соколов, сын нашего заведующего кафедрой анатомии, станет известным ученым в этой специальности, к сожалению, очень рано уйдет из жизни. Из учеников нашей преподавательницы станет выдающимся педагогом Маргарита Сергеевна Антропова. А мы начнем подготовку к институту, но любовь к музыке в течение всей жизни будет отдушиной и отдыхом от нелегкого труда, особенно во время работы над статьей или очередным разделом диссертации.

В старших классах ребятам захотелось совместно провести новогоднюю елку. Мальчишки во главе с Тёмкой Григорьевым отправились к Александре Ивановне. Она сказала:

–Тёма, а что нам скажут?

– Ну, Александра Ивановна! Волков бояться – в лес не ходить! А в лес мы сами сходим и елку принесем. И установим, Вы только разрешите!

И дрогнуло сердце у нашей непреклонной А.И. А может, она подумала: «сколько можно жить под постоянными идиотскими запретами?» (мы, во всяком случае, так считали). И разрешила она опять на свой страх и риск. И мальчишки наши показали себя настоящими мужчинами. Все сделали и порядок соблюли. С тех пор нет-нет да стали осторожно проводить совместные мероприятия. Но до обратного объединения было еще далеко, и произошло оно уже без нас, в 1954 году. Наш второй «б» собирается до сих пор, выходит, мы дружим 70 лет.

Я встретила Артёма через много лет на очередном школьном мероприятии. При разговоре выяснилось, что он не кто-нибудь, а директор школы. Посмеялись, потому что более озорного ученика в классе не было. Все проделки осуществлялись по его инициативе. В 5 классе у нас была учительница немецкого языка, припоминая уроки которой, я стала понимать идиш. А Тёму родители, неосмотрительно по тем временам, учили немецкому в частном порядке. Тут следует упомянуть, что государственная политика твердо держалась линии полнейшей изоляции народа от внешних влияний. Английский язык в школах, у нас в городе, по крайней мере, отсутствовал, в одной-двух преподавали французский. А немецкий подавался так, чтобы ни при каких обстоятельствах не научить говорить и понимать устную речь, а также читать периодику, только Гёте и Гейне – до сих пор наизусть помню. И все, несмотря на то, что радиоприемники в первые дни войны под страхом расстрела было приказано сдать. Всю информацию мы получали из черных «тарелок» на стене или из громкоговорителей на столбах. Тема, слушая нашу наставницу (от нее А.И. вскоре избавилась), потешался и устраивал ей мелкие неприятности из школьной классики, за что ему часто попадало. Я поинтересовалась, как он сам теперь воспитывает своих учеников.

– А по Макаренке!

– Это как же?

– А так! Отведу в уголок – и в морду!

– Между прочим, Антон Семенович описал это в «Педагогической поэме» как воспитательский промах, а ты этим пользуешься?

– Ну, а как иначе? Это единственное, что помогает.

Недавно, просматривая спортивный журнал, я увидела знакомую фотографию и не сразу поняла, что это Григорьев. И прочла, что он был первым чемпионом области по фигурному катанию, хорошим директором вечерней школы. Родители его были репрессированы (может быть, поэтому он был тогда так агрессивен), внуков усыновила американская семья, и его уже давно нет на свете. И почему у одаренных людей так складывается судьба? Не потому ли, что мы не умеем их ценить, и так равнодушны друг к другу? Или нам постоянно некогда, все бежим куда-то за делами (что, интересно, выбегали?) и посмотреть вокруг времени нет.

А насчет иностранных языков, – единственного, пожалуй, что мной упущено в жизни (честное слово, не по моей вине), и от чего я по настоящему страдаю – вспоминается характерный момент. Моему учителю, профессору, С.Ю. Минкину, пришла в голову мысль, что неплохо бы поучить школьника- сына английскому языку. Было это в конце 50х годов. Как тогда полагалось члену коммунистической партии, он обратился за разрешением в Горком. Там ему сообщили, что не рекомендуют. Вопрос был закрыт. Почему нас так оберегали, я поняла во время туристической поездки по Северной Европе. Но это было много позже, уже в перестройку. До этого нас выпускали только в «страны народной демократии», где проблем с русским языком не было, Их граждане учили русский в школе в обязательном порядке. У капиталистов я оценила все потери от незнания языков, а также поняла, что для такой политики у руководства были все основания, иначе все давно бы догадались, до чего довели «товарищи» богатейшую страну.

Теперешние дети не читают книг. Не хотелось бы «прослыть ретроградом», но это, безусловно, глобальная беда. Нация прежде всего характеризуется языком, а он катастрофически трансформируется не в лучшую сторону. Я уже не говорю о безграмотных и картавых дикторах, которых слушают наши дети. Они (дети, а не дикторы, хотя теперь и они тоже) не набирают «глазной» грамотности. Недаром в старой гимназии говорили: