Миа

Первым признаком того, что с Майком что-то было не так, была моча. А именно, он не мочился. Он поглощал свою еду каждое утро так, как будто я никогда не кормила его раньше, и выходила на улицу после этого, не обращая слишком много внимания на то, что происходило, за исключением того, что я убирала за ним то, что нужно было забирать.

Однако со временем я заметила, что он не глотает пищу. Иногда он ел слишком быстро, и его рвало завтраком, но потом он ел медленно в течение нескольких недель после этого. Немного позже, однако, он возвращался к своему способу и снова начинал блевать, и тогда я поняла, что не могу вспомнить, когда в последний раз видела, как он писает. Я предложила ему немного воды, и он выпил совсем чуть-чуть, а я целый день наблюдала за ним, как ястреб, предлагая и предлагая, но он не писал. Я сразу поняла, что что-то не так. Его зубы и десны выглядели прекрасно, а уши были чистыми и здоровыми. Его глаза были ясными. Его хвост вилял. Я пыталась убедить себя, что все в порядке. Может быть, инфекция мочеполовых путей? Я добавила немного яблочного уксуса в баночку с арахисовым маслом. Он съел его, но его опять вырвало.

Я предложила ему еще еды, но он ее не съел. Его живот казался полным и твердым. Я отменила все свои занятия, положила его на диван и провела весь день рядом с ним, нежно поглаживая его, разговаривая с ним храбрым голосом, пытаясь скрыть запах моего страха, положив кусок говядины в кастрюлю с водой на плите и готовя его на медленном огне весь день. Я сказала ему, что с ним все в порядке, и я не беспокоюсь, и я буду хорошо заботиться о нем, и мы назначим встречу с ветеринаром, как только он сможет нас принять.

Я повела его туда на следующее же утро. Лицо ветеринара было серьезным. Это была очень ранняя стадия рака кровеносных сосудов. Опухоль была в селезенке, но метастазы не пошли в легкие. Майк знал, что это были плохие новости. Он пытался подбодрить меня. Это только еще больше напугало меня.

В панике я бросила все деньги на решение проблемы. Ему предстояла спленэктомия и небольшой отдых, а затем ему пришлось бы начать химиотерапию. Я тщательно справлялась с его болью, зная, что он попытается скрыть ее от меня. В течение двух недель после операции я не оставляла его в покое. Мама влетела к нам без приглашения. Она сидела с ним, пока я вела занятия, которые не могла позволить себе пропустить – студия находилась в процессе продажи, и у меня были обязательства. Она кормила меня, потому что я не ела.

Она улетела домой после того, как Майк оправился после операции. Хотя он явно чувствовал себя лучше, я все равно брала его с собой, куда бы ни пошла, и перестала ходить в места, в которые он пойти не мог. Я начал читать ветеринарные журналы о раке собак. Я позвонила профессору Университета Миннесоты, который опубликовал статью о новой разновидности химиотерапии. Все было так многообещающе! Поскольку доза была гораздо менее серьезной, чем у человека, побочные эффекты были умеренными и управляемыми. Его трехмесячные рентгеновские снимки были хорошими. Он преодолел четырехмесячный рубеж – самый долгий срок, который большинство собак выдерживают с таким диагнозом, – был сильнее, чем когда-либо. Мой ветеринар ни разу не заговорил об эвтаназии.

Я очень хорошо помню этот четырехмесячный рубеж. Мы с Майком праздновали. Я взяла его на прогулку в фургоне в парк без поводка в самую тихую и прохладную часть утра. Мы играли в самую осторожную в мире игру. Майк принялся отмечать интересные места крошечными брызгами мочи, и каждое из них было поводом для радости. Мы сидели в тени большого дерева рядом с детской площадкой, и я читала вслух веселую книжку и кормила его сушеными кусочками печени индейки. Я сказала ему, что теперь он пережил рак, и что это неудивительно, учитывая все то, что он уже пережил в этом странном мире.

Он вильнул хвостом: как будто выживание – это самое главное!

Я пошла в студию йоги, чтобы провести свое первое настоящее занятие с тех пор, как умер Майк, когда моей маме удалось дозвониться до меня.

Учитывая, что ни она, ни я в данный момент не пользовались мобильными телефонами, это был настоящий подвиг. Но женщина за стойкой регистрации разговаривала по телефону, когда я села напротив нее, чтобы снять обувь, и к тому времени, как одна сандалия уже была снята, она перевела взгляд с меня на телефон.

– Миа Белл? – спросила она.

– Верно, – тепло отозвалась я. – Ты Николь? Я очень рада преподавать здесь сегодня!

– Тебе звонят, – ответила она совсем не так тепло. – Можешь перезвонить им со своего телефона? Я должна оставить эту линию свободной для звонков клиентов.

Я слабо улыбнулась.