Маргарет отправила меня в мое будущее без Саро, на десять лет вперед. К Зоэле, которая была подростком, злым и обиженным. Ко мне самой как к одинокому родителю. Она описывала мир, который я еще не смела даже представить.
Всего лишь за пару дней до этого, еще до того, как мы привезли домой Саро, я сказала Зоэле, что ее папа умирает. Мой друг поехал за ней в школу, пока я репетировала у себя в голове слова таким же образом, как обычно репетировала строки из диалогов для прослушиваний. Я пыталась сказать «Баббо умирает» тремя разными способами. С тремя разными интонациями. Тремя разными методами. Успокоить ее. Быть честной с ней. Сопереживать ей. Но это было не упражнение по актерскому мастерству. Всякий раз я давилась собственными словами, застревавшими у меня в горле. Никакое количество репетиций не смогло бы меня подготовить к этому.
Когда она пришла домой, я позвала ее к себе в комнату. Она играла на моей кровати, а я сказала, что сегодня ночью она может спать со мной. Я попросила ее рассказать о недавней школьной поездке в Калифорнийскую пустыню. Она рассказывала о койотах, пустынных белках и кактусах высотой со взрослого мужчину. Это все звучало будто слова с другой планеты. Планеты, населенной жизнью. Не тем миром, в котором я обитала в больничных коридорах. Я старалась сфокусироваться на ее глазах, пока она говорила. Я распустила ее волосы, завязанные в хвостики. Я хотела взять ее лицо в свои ладони, поцеловать ее. Потом я сказала:
– Милая, мне нужно кое-что тебе сообщить. Это про Баббо.
– Я знаю, – ответила она, в ее голосе не было ни удивления, ни огорчения. Только предвидение.
Семь лет от роду, а она сказала: «Я знаю».
– Я знаю, что он умирает, и это разбивает мне сердце, – продолжила она. Она не сводила с меня глаз, словно искала во мне возможность, что этого не случится. Возможность, в которой я могла притянуть ее к себе, обнять и сказать: «Нет, нет, малыш, я не о том». Но вместо этого я ответила:
– Мое сердце тоже разбивается.
– Когда?
– Я не знаю, но скоро.
Она посмотрела в сторону, потерянная в мыслях. В противоречивых мыслях. Она смотрела, не видя, на задернутую штору позади моей кровати. Выражение ее лица, ее самообладание вгрызались в мое сердце. Это было слишком для семилетнего ребенка.
– Твое сердце разбито, и мое тоже, – сказала я, потянувшись, чтобы взять ее. – Иди сюда, посиди со мной.
Она свернулась у меня на коленях и начала плакать. Я гладила ее по голове. Мы откинулись на кровать, обнимая друг друга, и лежали там в течение долгого священного момента, привязанные к тому, что у нас еще осталось. Друг к другу.
Меня всю трясло, когда я повесила трубку после разговора с социальным работником. Все, чего я хотела, это быть рядом с Саро. Я собрала себя с пола и пошла к нему. Потянула на себя раздвижные двери в комнату, которая несколько дней назад была нашей студией. Друзья, узнавшие последние новости, заходили к нам с цветами. Комнату заполнили цветущие и еще не раскрывшиеся бутоны букетов. На столе рядом с больничной койкой стояла свеча, рядом его любимая книга со стихами Руми, молитвенная карточка от Нонны из Сицилии и кусок хрусталя. Там, где раньше стоял мой письменный стол, теперь был кислородный аппарат, ровно и низко гудящий. Наша студия превратилась в больничную утробу.
Голова Саро была повернута в сторону. Он потерялся где-то в своих мыслях.
–
Когда я примостилась на краю его кровати, он встретился со мной глазами, немного задержал взгляд, а затем посмотрел мимо меня.
– Только я, – сказала я. – Медсестра Кэти снаружи.
Улыбка коснулась его лица.
– Яблочного сока? – Я предложила пластиковый стаканчик с радужной соломинкой, который Зоэла оставила у его кровати, прежде чем отправиться в школу сегодня утром. Мы единогласно решили, что обычный распорядок дня будет для нее лучше всего. Но она хотела позавтракать с папой. Яблочный сок был ее сюрпризом отцу.