Когда мы спустились, я сделала все то, о чем говорила мне сотрудница социальной службы. Зоэла почитала стихи. Положила ему на грудь цветок. Мы сказали ему, что любим его. Дважды я убеждала ее, что он не просто спит. Как бы тяжело это ни было для меня, я ее не торопила. Весь процесс занял пятнадцать, может быть, двадцать минут. Потом я ей сказала, что ее дедушка и бабушка ждут в другой комнате. Дедушка отвезет ее позавтракать. Она может выбрать куда.

Я просидела с Саро еще один час. Потом позвонила Нонне.

– E andato via. – Он ушел, – сказала я.

Она взвыла прежде, чем я успела сказать еще хоть слово. Затем в трубке стало тихо. Мне было слышно, как она плакала на том конце провода. Тишина объединила нас, и мы находились в ней до тех пор, пока она не спросила, как себя чувствует Зоэла.

– Cosi cosi[35], – ответила я и позволила тишине снова захватить нас.

Потом я услышала, как она встает, двигая стул по керамической плитке пола на своей кухне.

– Я собираюсь пойти в церковь помолиться. Все теперь в руках святых.

Логика смерти взяла верх. Я звонила своей свекрови на Сицилию и разговаривала с ней каждый день. Она рассказала мне про сон, в котором ей явился Саро, и о том, кто в ее сицилийском городке заходил выразить соболезнования. Эти короткие, трехминутные разговоры были тяжелыми, и всякий раз она спрашивала меня об организации похорон. На Сицилии в сельской местности мертвых хоронят в течение двадцати четырех часов. С момента смерти Саро Нонна все время спрашивала, где же он. «Ma dov’e il suo corpo? – Но где же его тело?» Она не могла себе представить своего сына, застрявшего в чистилище, в пространстве между смертью и последним пристанищем в чужой стране. Она не могла себе представить его тело, отданное незнакомым людям, его американскую жену, даже неуверенную в том, где оно находится. Все, что я могла ей сказать, только то, что было известно мне самой. Что его прах можно будет забрать или заказать доставку домой через десять дней, что похорон не будет – вместо них назначена служба поминовения через неделю. Я старалась объяснить концепцию поминовения на итальянском женщине, для которой таких ритуалов не существовало априори. Она по-прежнему спрашивала, где его тело.

Я ей еще не сказала, что частично привезу его прах в Италию – последнее обещание, которое я ему дала. Не сказала, потому что еще не знала подробностей. Мне нужно было время, чтобы все организовать. Более того, я не была уверена относительно сроков, когда я перестану беспокоиться о том, что нужно выйти из дома, не говоря уже о том, чтобы выехать из страны, да еще и с дочкой.

Я не могла вообразить себе даже приготовление обеда.

Я включила газ и зажгла крошечный огонек во всей этой темноте. Я хотела возжечь огонь во имя моей скорби, я хотела вернуть его обратно. Может быть, вода, закипающая в кастрюле, вернет мне его, даже если на секунду.

Стоя на кухне Саро, я краем глаза увидела свою семью, собравшуюся за обеденным столом в гостиной. Они обсуждали тонкости похорон, подводили итоги касательно больницы и домашнего хосписа и уточняли детали поминок. Они делали это бодро и энергично, в то время как я с трудом могла выпить стакан воды.

Ранее тем же утром моя мачеха постучала в двери моей спальни, после того как Зоэла ушла в школу.

– Да, входите.

Обри, полтора метра ростом, появилась в дверном проеме, держа чашку ромашкового чая.

– Я заканчиваю итоговую версию очерка жизни Саро для программы поминок. Ты не хочешь перечитать ее еще раз, прежде чем я ее отправлю?

Я совершенно забыла, что каким-то образом написала историю его жизни на следующий день после того, как он умер. Вспышки маниакального трудоголизма с последующими часами тотальной недееспособности казались первыми проявлениями последствий потери мужа.

Она передала мне лист бумаги с текстом – его жизнь в шести параграфах, напечатанных коринфским шрифтом.

Я никогда не думала о составлении некролога, посвященного моему любимому. Но оказывается, думала. На самом деле я собирала цитаты из его писем, дневника, надписей на почтовых открытках. Какие-то заметки, наброски, которые он оставлял кусками в последний год своей болезни. Он хотел, чтобы о них узнали другие люди, он хотел, чтобы о них знала наша дочь.

Мой взгляд упал на слова во втором предложении, собственные слова Саро о своем происхождении: «из рода фермеров-крестьян, уходящего корнями в Византию. Они трудились, чтобы вырастить маслины, лимоны, чеснок и артишоки на бедной, неплодородной, каменистой почве горных склонов». Далее он называл себя «шеф-поваром по случайности». Еще ниже, в параграфе о его отцовстве, я добавила фрагмент стихотворения, которое он написал в честь дня рождения Зоэлы. Он описывал появление ее любви в своей жизни как «бывалое судно», достаточно крепкое, чтобы «переплыть бушующие воды» и «доставить моряка обратно к его родному дому».