Он кивнул, и я согнула соломинку и поднесла ее к его губам. Когда я это сделала, он подвинулся и жестом показал мне, чтобы я наклонилась ниже. Его кожа была теплой, я все еще чувствовала его фирменную землистую смесь из соли и специй, пробивавшуюся сквозь запах лекарств, йода и детских влажных салфеток. Я поцеловала его в лоб, долго и крепко.

– Где Зоэла? – спросил он. Он уже забыл.

– В школе. – Я поправила его покрывало, а потом направилась в противоположный угол комнаты, чтобы добавить громкости на его айподе. Затем я вернулась и снова присела к нему на кровать. За все эти годы я привыкла к мысли о таком развитии событий. Это было одним из моих упреждающих способов борьбы со скорбью. Я могла ехать по какой-нибудь дороге на прослушивание, застрять в пробке на эстакаде 405-го шоссе возле Центра Гетти, и вместо того, чтобы мысленно повторять сценарий, я начинала обдумывать, какую музыку я включу Саро, когда он будет умирать. Я знала, что звук – это первая сенсорная связь человека в период внутриутробного развития, а еще я смотрела документальный фильм о Тибетской книге мертвых, который пояснял, что звук также является последним, что воспринимают чувства, когда мы умираем. Саро сможет слышать меня, слышать, что происходит вокруг него, даже если не сможет есть, говорить или смотреть.

Основная музыкальная тема из «Cinema Paradiso» играла на фоне.

Я ощущала, как он медленно уплывает в сторону бесконечности.

– Sto passando una primavera critica, la piu critica della mia vita. Я проживаю самую важную весну в своей жизни, – сказал он мне, пока играла музыка.

На миг я ощутила запах эвкалиптов и весенней травы. Я увидела Зоэлу, бегающую по зарослям лавра, ее темно-медовая кожа сияла на весеннем сицилийском солнце. Он назвал этот момент своей «весной».

– Я хочу, чтобы ты узнала любовь когда-нибудь. Другую любовь. Твоя любовь слишком красива, чтобы прятать ее и ни с кем не делить. – Он сказал это с легкостью, без намека на неоднозначность или огорчение. Так, словно это была самая обычная вещь из тех, что муж говорит жене. – Я хочу, чтобы ты жила своей жизнью.

– Не надо. Пожалуйста. Не надо, – сказала я. Но я знала, что он произносил то, что должен был. Его сознание было поразительно чистым. Ясным, как божий день. Потом оно помутнело.

Я ощутила всплеск энергии, когда легла рядом с ним. С того момента, как мы встретились, его тело зацепилось за меня, словно якорь. И сейчас я чувствовала, как оно трансформируется, ищет новую точку опоры.

– Куда я направляюсь? – спросил он, глядя на меня, но сквозь меня.

– Я не знаю, но думаю, это место прекрасно. Оно всеобъемлюще, ты будешь в умиротворении. – Я поглаживала тыльную сторону его ладони, массировала его пальцы своими.

– Разбуди меня, когда Зоэла придет домой. – Он закрыл глаза.

– Разумеется.

Я вышла из комнаты, оставив его отдыхать.

Я услышала, как через два дома от нас церковный колокол пробил одиннадцать часов утра. Иногда я ненавидела, что мы жили на той же улице, где находилась церковь. Колокол отмечал моменты, которые не хотелось отмечать.

В гостиной мой папа, моя мачеха Обри и моя сестра Аттика собрались вместе за столом. Они возглавляли группу, которую можно описать не иначе как командный центр хосписа, – отвечали на все входящие звонки, расписывали график посещения для знакомых, информировали семью о том, что происходит. Между вечером пятницы, когда мы привезли Саро домой на «Скорой», и этим утром мир кардинально изменился. Моя мама уехала из Лос-Анджелеса обратно в Хьюстон на работу. Мой отец и Обри приехали, чтобы сменить ее в роли семейной поддержки. Моя сестра носилась между моим и своим домами, закупая продукты, выполняя поручения хосписа, ухаживая за всеми, следя, чтобы у Франки и Косимо была еда и все остальное, в чем они могли бы нуждаться.

Один из двоюродных братьев Саро приехал из Буффало, штата Нью-Йорк, чтобы попрощаться. Франка и Косимо, оцепеневшие от горя, собрались возле постели Саро, чтобы попрощаться перед тем, как вернуться обратно на Сицилию. Приходы и уходы членов семьи и друзей вызывали головокружение.

Когда Зоэла вернулась из школы домой в этот день, она направилась прямиком к папе в комнату. Она назвала его «соня» и поинтересовалась, можно ли ей тоже мороженое.

Затем мы поужинали возле его кровати, пока он отдыхал. Зоэла смотрела «Кота в сапогах», а потом красила ногти дедушки лаком, потому что именно этим она хотела заняться, и никто не хотел ей перечить. Она пожелала Саро спокойной ночи и сказала, что любит его. Затем я уложила ее спать.