— Чего изволите, ваше высокородие?

Вечеслов внимательно всмотрелся в его лицо, точно стараясь запомнить как можно лучше.

— Бери сейчас шлюпку и уходи под берег. Враги нами заняты, им до одинокой шлюпки и дела не будет. Постарайся добраться до берегов в целости — останешься жив, расскажешь, что я до последнего не сдавался и корабль трофейный врагу не отдавал.

Натальин, ожидавший от командира распоряжений насчёт боя или обороны, отпрянул с обидой и ужасом:

— Да чем же я вам не угодил-то так, что от себя гоните? Как это я один спасаться пойду? Я в последнем бою рядом с вами стоять буду, собственным телом загорожу! Воля ваша, Симеон Иванович, не уйду я никуда!

— Знаю, Захар, — тихо произнёс капитан. — Послушай: фрегат не сдам ни за что, понимаешь? Долго мы не продержимся, но… Вишь, вон и второй уже приближается, вот, небось, уж ручки потирают, ан нет! Так мне надо, чтобы хоть ты жив остался, рассказал адмиралу как есть. Вот, письмо ему передашь, и ещё… — капитан торопливо снял с шеи орден святого Георгия третьей степени. — Если шпага али пуля меня найдёт, не хочу, чтоб врагу достался. Не бывать этому!

Захар расширенными глазами уставился на капитана и попытался было отвести его руку с орденом.

— Захар, — Вечеслов насильно раскрыл его ладонь и вложил туда орден. — Ну хочешь, на колени пред тобой стану? Детей у меня нет, а ты заместо сына родного был; мать у меня старуха, а больше никого на белом свете; выживи, не оставь её, Христом-Богом прошу!

Речь его прервал оглушительный удар об их борт чужого корабля; нападающих встретил залп мушкетов — тем временем Вечеслов выхватил шпагу и сильно подтолкнул Захара в сторону шлюпки…

— Ступай, Христа ради, мы тебя прикроем! — крикнул он, и Захар, сглатывая предательские слёзы, спрятал на груди письмо и мгновенно спрыгнул в шлюпку.

* * *

Как и предполагал Вечеслов, враги, что в предчувствии быстрой победы рвались в бой, точно борзые собаки на зайца, на одинокую шлюпку и не поглядели… Несколько мушкетных залпов на миг сдержали противников — но вскоре они гурьбой посыпались на палубу «Принца Карла», а вскоре и абордажники второго фрегата атаковали маленькую команду капитана Вечеслова…

Он бился в первых рядах, орудуя шпагой и кинжалом одновременно; он пустил в ход всё своё мастерство, отточенное годами, и не замечал, что ранен уже не единожды и весь забрызган чужой кровью… Рядом держался верный Аким, размахивающий тяжелой абордажной саблей, дальше — Еремеев, что оставил свои пушки, понимая, что толку от них уже немного… Вечеслов знал, что Захар с каждым взмахом весла уходит дальше и дальше от места сражения — и был почти счастлив в этот миг. Хорошо было, ах, хорошо, наконец-то дать себе волю, ощутить лихорадку и опьянение боя, где не надо сдерживаться, взвешивать, размышлять о последствиях…

Но, как бы храбро ни сражалась команда, исход был возможен только один — а противники, разъярённые тем, что вечесловцы столь дорого продают свою жизнь, все более свирепели… Вот-вот шведы окончательно сомнут их, а попадать в плен и отдавать трофейный корабль, завоёванный русской эскадрой, Вечеслов был вовсе не намерен. Он окинул взглядом скользкую от крови палубу — продержатся ли его товарищи еще хотя бы чуть-чуть? Затем окликнул Акима, привлекая его внимание.

— До последнего стой, вот тебе мой приказ! Держаться сколько сможешь!

— Есть, капитан, — понимающе кивнул Аким.

* * *

Только бы добраться до крюйт-камеры… Вечеслов слышал за собой неотступный топот ног: пришлось остановиться, встретить врага клинками; противник, дюжий богатырь, от пожилого капитана такой прыти не ожидал. Замахнулся тяжелой саблей, а Вечеслов же легко поднырнул под клинок — и шпага его с кинжалом тем мигом вонзились в тело противника. Капитан выдернул лезвия; скорее, скорее, не ровен час, настигнут, так, что и он не отобьётся… Вот и люк. Вечеслов промчался вниз по трапу… Ах чёрт, огня же надобно! Сюда, в кормовую часть ниже ватерлинии, покуда долетали лишь отзвуки боя, и было тихо и полутемно. Рядом с трапом тускло отсвечивал четырёхоконный фонарь с толстыми «глухими» стёклами. Одно из стёкол Вечеслов разбил рукояткой кинжала и прислушался: топот, крики и звон оружия исподволь приближались. Стальной Симеон на мгновение прикрыл глаза и зашептал «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», затем торопливо перекрестился.

— Ну, прости, Господи, и прими души недостойных рабов Твоих… — Вечеслов немного помолчал, затем прикоснулся к темной стене крюйт-камеры, прощаясь с непокорным, мятежным кораблём. — И ты меня прости, коли можешь.

Шум битвы слышался уже у трапа — ещё немного, и противники сметут остатки команды Вечеслова и ворвутся сюда…