Раздался смех. Капитан первого ранга Симеон Иванович Вечеслов был известен на флоте как Стальной Симеон. Когда он окончил Морской корпус, где учился легко и блестяще, то был отослан для получения практических знаний на службу в английский флот. Молодой гардемарин провел более шести лет в дальних плаваниях, дослужился до лейтенанта. И уже тогда Вечеслова недолюбливали и опасались даже старшие по чину: был он неуемно храбр, дерзок, вспыльчив, болезненно честен и принципиален — а с годами эти качества еще и обострились. Служба императрице и слава русского оружия были для него наивысшими целями существования. Казалось невероятным, чтоб такой человек мог кричать и звать на помощь, как юный новобранец.
— Да вот те крест! — загорячился боцман Аким, вынимая изо рта трубку. — Они, турки-то, уж отходили к своим, а из нашей эскадры, кто уцелел, начали шлюпки рассылать, утопающих подбирать. Только вот нас, кто с «Царевича», в море далеко отнесло, — шлюпка пока подойдет, продержись на воде, попробуй… Темно совсем, ветер свежий, волны гуляют. Капитан, значит, кричит, на помощь призывает, а мы как слепые кутята вертимся — нашли его уж совсем окоченевшего. Только, это, матросики наши как увидали, кто зовет — так и решили не спасать: пускай его, говорят, пропадает!
Стало очень тихо.
— Да как же так? Капитана нашего не спасать… Да вы христиане али басурманы какие, креста на вас нет? — негромко, но зло проговорил молодой унтер-офицер Натальин.
— А так, — спокойно ответил Аким. — Вот ты, икра селёдочная, в те годы знавал его? А я с нашим Стальным Симеоном не один пуд соли съел. И, доложу я тебе, в те времена нашему брату от него немало лиха доставалось! Чуть что ни так, не в духе его милость — ты получай то в ухо, то по зубам, а то — плетьми пороть нещадно! Новобранцев лупил почем зря, да и нас тоже не миловал. Тяжко под его началом плавать было: зол, горяч, что дьявол… Не любили мы капитана; сам-от и смелый, и моряк лихой, а не любили! Вот когда матросики увидели его в воде, ишь, мол, зубами клацает — а вспомни ты, ваша милость, сколько тех зубов у нашего брата повыбивал?! Иные, кто чаще всех бит был, так и говорили, пускай его пропадает, не жалко! А он, капитан, в обломок мачты вцепился, молчит, только на нас глазищами своими лупает, а спасать больше не просит. Приказал я матросам втащить его на шлюпку, да начал растирать ему со всех сил руки-ноги. Часа два растирал, не меньше; отдышался он и говорит: «Никогда боле никого из нижних чинов пальцем не трону. Все буду по чести разбирать, если кто виновен — по всей строгости ответит, а так чтобы — ни-ни». И перекрестился; а тут и спасательная шлюпка за нами подошла.
Так вот, сдержал наш капитан обещание: с тех пор у него наилучший порядок на судне, матросы сыты-одеты-обуты; а так, чтоб мордобития да зуботычин — этого больше не видать. Вот каков наш Стальной Симеон! — в голосе боцмана звучала неприкрытая гордость.
— Это всё, я чаю, при Хиосе было? — спросил матрос.
— Да, при Хиосе… Однако что ж мы сидим, скоро его милость… — речь Акима была прервана командой вахтенного начальника: «Становись во фрунт!» Моряки начали торопливо расходиться.
* * *
Двумя часами позже капитан первого ранга Симеон Иванович Вечеслов в задумчивости прохаживался вдоль фальшборта. Отгремела канонада Ревельского боя, проигранного шведской эскадрой. В плен к русским попал один-единственный шестидесятичетырехпушечный фрегат. Адмирал Чичагов во чтобы то ни стало желал в целости и сохранности привести захваченное шведское судно в русский порт, и «Принц Карл», хотя и порядком поврежденный после сражения, был весьма ценным призом.
Вечеслову сильно не по душе было порученное дело: капитанствовать на захваченных кораблях он не любил и всячески сопротивлялся этому назначению. Однако Чичагов был непреклонен и велел ему перейти на «Принца Карла» вместе с призовой командой, отобранной самим Вечесловым, которому ничего не осталось, как подчиниться.
На ремонт шведского фрегата пришлось потратить время, и когда «Карл» снялся с якоря в Ревеле, был уже конец мая. Казалось бы, шведы отступили, опасность нападения на Петербург миновала: последние корабли неприятельской эскадры много дней назад ушли на Свеаборг. Но отчего-то на душе Вечеслова точно скребли голодные злые кошки; радость от одержанной победы разом померкла, чуть только стоило взойти на палубу трофейного корабля.
Однако пора было отчаливать. Как назло, погода испортилась: весь вечер и всю ночь накануне отплытия было ясно, но ранним утром над Кронштадтским заливом заморосил мелкий дождь, и стало значительно холоднее. Вечеслов услышал, как его помощник, лейтенант Загорский, скомандовал «поднять якорь» и хотел было спуститься в капитанскую каюту, как вдруг до него долетел негромкий говор стоявших неподалеку матросов.
— Судьба же захваченных судов весьма бывает печальна… Для боевого корабля высшая честь — погибнуть в бою или же победоносно во вражеский порт войти. А ежели какой из них пленили — ждет его существование жалкое, бесславное. А и недолгое подчас… — монотонно, точно дьякон, читающий Евангелие, бубнил знакомый голос.
— Да тьфу на тебя, дурак! С нашим капитаном нам сам черт не брат, — решительно оборвал его другой, молодой и веселый.
Вечеслов слегка улыбнулся. Это разговаривали постоянные спорщики: один из них был пожилой цейхмейстер Еремеев, старый, проверенный товарищ, всегда и во всем видевший одни дурные предзнаменования, но неизменно спокойный и отважный в бою. Спорил с ним молодой унтер Захар Натальин — толковый, храбрый малый, красавец и весельчак. Этого юнца Вечеслов заприметил еще в Кронштадте, когда тот ходил в штурманских учениках. Натальин был из простых, поэтому путь в офицеры был для него закрыт, как и возможность учиться в Морском корпусе; Вечеслов же не сомневался, что Натальин был бы среди гардемаринов первым — и взял его в свою команду, а потом — и в призовую на «Карла». Захар Натальин, в отличие от Еремеева, никогда не унывал и даже во время ожесточенных перестрелок умудрялся шутить и улыбаться.
— А ну, не каркать, старый ты ворон! — прикрикнул капитан Вечеслов на Еремеева. — Корабль есть корабль, а нам идти всего ничего. Небось, врага не встретим.
— Есть, ваше высокородие, не каркать, — хмуро ответил Еремеев.
Капитан Вечеслов отвернулся от него и встретил взгляд смеющихся голубых глаз Натальина. На мгновение он позавидовал ему: этот мальчик, столь симпатичный и приятный его сердцу, преданный до мозга костей, пока еще свято верит в им самим выдуманную романтику мореходства и в него, любимого командира. А что бы Натальин сказал, если бы знал капитана Вечеслова раньше? До того злополучного сражения при Хиосе, когда он потерял собственный корабль и лишь из милости был спасен боцманом Акимом?
Да, всё лучше было увидеть себя со стороны глазами товарищей по несчастью, что не солгут — и вдруг, одним моментом, осознать роковые ошибки. Это как в миг гибели, говорят, вся жизнь перед глазами проносится. У него получилось наоборот — не гибель, а спасение. А всё-таки немало времени пришлось приучать себя, что нижний чин не скотиной, а человеком является… Симеон Вечеслов никогда не нарушал обещание, данное боцману.