Он говорил, и каждое слово жгло Проводника, точно раскаленным железом. Значит, его все-таки считают спасителем планеты? Только другой — чуждой, надменной, которая с высоты своих достижений и страданий считает джейан безмозглыми насекомыми. Проводник поднял голову: ему захотелось еще кое-что выяснить.
— Ну, а сколько вы собираетесь пользоваться… — он сделал паузу, — нами, как подопытными насекомыми? Ведь вы не можете вечно обманывать своих. Рано или поздно кто-то из теосийцев догадается. Или Проводники выйдут из повиновения — может быть, не все, но достаточно нескольких.
— Пусть тебя это не тревожит, — пожал плечами Сопровождающий. — Поверь, мы найдем способы справиться с бунтом Проводников, — он мягко улыбнулся. — И вовсе не собираемся применять насилие. Ведь ваша раса, она не умеет ценить прекрасное. Среди вас очень многие занимаются искусством, которое, по сути, твоим сородичам не слишком-то нужно. Вы не боитесь потерять писателя или художника — ведь появятся другие! А у нас каждое слово, вышедшее из-под твоего пера, ценнее драгоценностей и денег! Так неужели ты думаешь, что, даже узнав правду, Проводники захотят лишить нас своих творений?
На это Проводнику было нечего возразить. В самом деле, Сопровождающий верно все рассчитал. Что же остается теперь ему? Сдаться и до конца дней своих быть послушным, вышколенным «поставщиком искусства» для теосийцев? Позволить им безнаказанно эксплуатировать джейан? Хотя… Ведь Сопровождающий сказал, что его книги читают, ждут, что он нужен и любим! Не это ли важнее всего для писателя, пусть даже признание получено таким вот «неправильным» способом? Проводник сидел, закрыв глаза; кулаки его был сжаты. Его все равно не оставят в покое, на это нечего рассчитывать. Так стоит ли сейчас бунтовать — его сопротивление воле теосийцев и вправду будет подобно сопротивлению комара. Вероятно, как-нибудь потом появится удобный случай…
Или не появится, что вернее.
— Могу я просить тебя об одолжении? — подчеркнуто спокойно произнес он.
Сопровождающий долго молчал и смотрел в окно.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — ответил он наконец. — Правила, разработанные для участников "Джейа-6", не запрещают дать Проводнику немного времени, чтобы приготовиться к далекому путешествию. Ты можешь заняться, чем хочешь, но оставить тебя одного я, к сожалению, не имею права.
Сопровождающий скрестил руки на груди и снова отвернулся к окну. Он ни разу не поинтересовался, что именно Проводник писал нынешней ночью и о чем пишет сейчас. Однако тот понимал: спрятать бумаги с расчетом, что их впоследствии найдет кто-нибудь из джейан, не получится. Проводник продолжал сидеть за столом, нервно царапая пером по бумаге и вычерчивая на листе линию за линией… А Сопровождающий, казалось, забыл о нем.
…Теплый летний ветерок ворвался в раскрытое окно, подхватил сложенные на столе листки, закружил по комнате. Некоторые из них плавно спикировали под диван, остальные рассыпались по полу. Проводник бросил взгляд на Сопровождающего, который даже не шелохнулся. Выругавшись, Проводник начал подбирать бумаги; в прихожей уже некоторое время слышался негромкий разговор, как будто кто-то вошел к ним без стука. Сопровождающий резко поднялся с кресла. Он приблизился к столу, пододвинул к себе исписанные листы… В его руке что-то щелкнуло, бумага вспыхнула холодным голубоватым пламенем — через мгновение от нее осталась лишь горстка пепла.
— Пора, — произнес Сопровождающий.
* * *
Море и крест
— …А капитан-то наш последним в воду бросился, всех вперед себя пропустил… Ну и страх Господень был, доложу я тебе: корабль уже пылает, точно факел, снаряды вокруг рвутся, люди тонут… Слышу, зовет меня кто-то: «Аким, Аким, плыви сюда, пропадёшь!» Ну, я поплыл, только и знаю, что от обломков да осколков уклоняться. Зябко, жуть, волны захлестывают в нос, в рот, в глаза — головой кручу, ничего от солёной воды не видно. Глядь, там перевернутая вверх дном шлюпка плавает, уцелела каким-то чудом, а на ней — наших, с «Царевича», душ семь, али меньше, не видать. Протянул мне кто-то руку: хватайся, мол, да выбирайся сюда скорее! Я, это, забираюсь на шлюпку, и вдруг где-то невдалеке — голос дюже знакомый: «Помогите, братцы, помогите, православные! Утопну, спасайте!» А там и темнеет вовсю, бой навроде стихает, но стреляют еще где-то впереди… А позади уж и солнце заходит, не разглядеть ничего. Ну, я скомандовал: у кого сил нет — смотреть в оба, а прочим — грести кто чем может, хоть руками, хоть как. Сами спасемся ли, Бог ведает, а только не могу я сложа руки сидеть, когда товарищ наш во вражеском море пропадает…
— Спасли? Кто ж это был? — приглушенно спросил один из сгрудившихся на шканцах матросов, чтобы во время отдыха послушать байки старого Акима.
— А вот, — отвечал боцман. Он непрестанно пожевывал глиняную трубку — эту привычку Аким привез из Англии. — Капитан-то наш, Симеон Иванович, на «Царевиче Алексее» до последнего оставался, самолично смотрел, чтоб все, значит, в воду попрыгали, кто еще в живых… А его милость, уж думал я, так с кораблем и погибнет, сгорит, значит. Ан нет, он опосля меня успел в воду броситься. Он за мной следом плыл, да я не ведал… Все там за какие-то обломки ухватиться пытался, волнами их из рук у него повышибало — одна доска прямо в висок ударила; он потом говорил, мол, помутилось сознание у него, потерял меня из виду, а доски не выпустил. А он как понял, что один остался, темнеет, корабли все разошлись, так и стал на помощь звать, капитан-то наш, а?
— Что уж, — поддакнул кто-то, — да чтобы капитан наш добровольно на помощь позвал! Да он тонуть молча, с гордым ликом будет. Либо врешь ты, боцман, либо капитан и правда, того, головушкой сильно ударились!