Из рабочего дневника инспектора Смольного института С. П. Ладыженского:

«Вчера наконец-то проэкзаменовал воспитанниц старшего класса: из французского и немецкого языков, русской литературы и словесности, русского языка. Страшно огорчён и разочарован. Неужели это и есть «первоклассное учебное заведение во всей Российской империи»? Девицы крайне невежественны, пусты и ограничены. Они уж вполне развиты телесно, но их ум и способности будто бы в зародыше. Происходит ли это по вине плохих учителей, или же сама система воспитания в Смольном совсем никуда не годится? Подозреваю второе; впрочем, открытия мои, вероятно, ещё впереди.

Они вовсе ничего не читают, кроме пошлых любовных романов и назидательных творений г-жи Зонтаг (1). Как можно в этом возрасте не знать ничего из русской литературы? Пушкина, Гоголя, Лермонтова им преподают в кратком пересказе, а они твердят всё это наизусть, точно попугаи, нимало не вникая в суть! Они, разумеется, болтают по-французски, но как! Ни одна не смогла порядочно перевести и пересказать даже басни Лафонтена! Их запас слов крайне скуден, а сочинения, представленные мне на французском, более подобают шестилетним детям, нежели взрослым девушкам. С немецким же ещё более худо: мало кто там слыхал о Шиллере и Гёте; читать же сих великих поэтов им отнюдь не под силу! Общедоступной библиотеки не существует: девицы во всё время заняты записыванием и переписыванием уроков; затем, как мне объяснили, они зубрят их на память; времени на чтение у них просто нет! Впрочем, у большинства нет и желания.

А различные естественные науки! Их в институте просто нет как таковых. Ни физики, ни естествознания — девицам никто не показал не единого физического опыта, ничего из этой области! Нет книг о природе, картинок с изображением животных, гербариев, чучел, коллекций минералов… Вероятно, ещё и по этой причине взгляды воспитанниц крайне узки и примитивны, а малейших практических знаний вовсе не имеется. Я, пожалуй, готов и поверить, что, как говорят, институтки не умеют отличить корову от лошади, а французские булки, по их разумению, растут на деревьях!

Ужасно. Жена говорит, я излишне строг к этим невинным созданиям, которые никак не виноваты, что их воспитание столь убого! Но это же девицы из высшего общества! Это будущие фрейлины двора, жены, матери лучших наших людей! К чему они будут способны, покинув свою злополучную alma mater?

Впрочем, я не вполне справедлив. Одна воспитанница старшего класса кажется весьма умною и начитанною девушкою. Однако заслуга института и тут невелика: княжна Алерциани получила дома блестящее воспитание и позже всех появилась в Смольном. Она долго жила во Франции и Англии, отсюда и знание языков, и привычка к хорошей литературе, и широкий кругозор. На фоне прочих девиц она смотрится истинным бриллиантом, но, полагаю, и в кругу передовых, образованных людей не стушевалась бы. С ней чрезвычайно приятно беседовать, однако, увы, — я должен направлять львиную долю моих сил и времени на тех, кого надобно спасать от пучины невежества и ограниченности…

Итак, мне предстоит провести полное преобразование в институте. Прежде всего, надобно прививать воспитанницам охоту к чтению. Нужны книги, много книг, нужна обширная библиотека. Старого бестолкового учителя словесности гнать в шею; впрочем, учителя русского языка тоже. Девушки не умеют написать трёх слов по-русски без ошибок; ведь так же нельзя!

Второе: ввести преподавание естественнонаучных предметов. Добиться, чтобы воспитанницы проявляли интерес к явлениям природы, животным, сельскохозяйственному труду, географии, путешествиям и проч. Покуда же их не волнует ничто, кроме бесконечных ссор и дрязг друг с другом, а также пошлейшего «обожания», направленного на первый попавшийся объект. Объяснять им что-либо про их дикие понятия чрезвычайно трудно: они конфузливы до крайности и многое понимают совершенно превратно… Не стану описывать здесь случай с одной из девиц (кстати, прелестным, золотоволосым и синеглазым созданием), возмутивший меня до глубины души! Моя жена, услышав сию историю, смеялась; позже я и сам остыл и решил, что зря давал волю гневу. Эти девушки рослы лишь физически и по годам — невозможно требовать от них поведения, подобающего взрослым людям.

Однако есть во всём этом и подарок судьбы — в лице главной инспектрисы Смольного, мадам фон Пален. Мы с нею не только коллеги, она совершенно готова поддерживать меня в трудной работе. Эта дама чрезвычайно чутка, умна и образована; а ещё она, кажется, добра и воспитанниц искренне любит. Мы с ней уж перешли с официального тона на дружеский, зовём друг друга по имени-отчеству. Она вполне расположена к реформам, необходимость которых я объяснил ей подробнейшим образом. Мадам фон Пален не просто согласилась со мной — она деликатно предупредила, что мне придётся столкнуться с ужасной косностью и консерватизмом классных дам и учителей. Ну что же! Вместе с ней мы справимся; учителей же, как и классных дам, можно заменить…»