Невинность живет во взгляде на нее Бога, в Его видении, но не знает, что живет в Его взгляде, не видит Его видение. Извергнутый из уст Его (Апок. <Откр.>), из Его видения, я живу в рефлексии и самообъективировании, я знаю, но знаю вне Его видения в субъект-объектном знании, в знании, предмет которого только предполагается, никогда не есть, недостижим для меня; так как это только мысль о предмете, которая есть мысль о мысли о предмете, мысль о мысли о мысли о предмете... В этой рефлексии, извергнутый из Его видения, я знаю, но знаю только знание, знание о знании, знание ни о чем и в конце концов теряю и себя самого в мерзости запустения, в геенне огненной и уже ничего не вижу. Находясь только в Его видении, я живу в Его видении, в добре, но не знаю и не вижу. Извергнутый из Его видения, я знаю: знаю, что знаю; знаю, что знаю, что знаю, но нет того, что я знаю, и я тоже не вижу. Непонятное для нашего разума совмещение извержения из Его видения и принятия в Его видение дает мне взгляд, и я вижу. Находясь одновременно и внутри Его видения, и вне, одновременно и участник Его видения, и созерцатель, созерцатель своего участия, я вижу: я вижу Его видение, вижу Его видение в Его видении, в Его видении моего видения. Тогда вижу свое видение. Совмещение «внутри» и «вне», причем и «вне» — внутри, совмещение участия и созерцания, причем и созерцание — в участии в Его видении моего видения, и есть видение видения. Это и есть Его любовь в Его гневе. И это вера. Поэтому в вере дважды два момента.
I. Вера — видение видения. Во-первых, вера — Божья вера. Христос говорит: «имейте веру Божию» (Мк. 11, 23). Божья вера — это новая реальность, подлинная реальность, которую Бог дает мне. Вера — видение. Как праведность — Божья праведность, которую Бог дарит мне, грешнику, но моя собственная праведность — неправедность, фарисейство, так и вера — Божья вера, а как моя собственная вера — вера не в Бога, а в свою веру; вера в веру — уже не вера, а неверие и фарисейство. Во-вторых, Божья вера — моя вера, мое лицо, мой взгляд, мое видение: видение видения, которое дает мне Бог. Имея Божию веру, я уже одно с тем, что имею, я — новая тварь: «Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое» (2 Кор. 5, 17). Тогда оба момента веры — одно, одна живая вера. Если же этого нет, если вера разделяется — ее и нет. Остаются только схемы веры, неэкзистенциальные абстракции. Или вера становится верой в свою веру, а не в Бога. Это уже вера в себя, в свою праведность: «Ибо не разумея праведности Божией и усиливаясь поставить собственную праведность, они не покорились праведности Божией» (Рим. 10, 3). Собственная праведность и есть вера в себя, в свою веру, потеря первого, онтологического, трансцендентного момента веры.
Я верю не потому, что знаю, не разумом, а против разума. И не волей — воля желает только одного: утвердить себя — я верю не волей, а именно неволей. Я верю, потому что Бог делает меня «новой тварью». Поэтому вера онтологична: новое бытие, которое дает мне Бог. Но это новое бытие, новая сущность — моя сущность, мой строй души, мое лицо и видение, мой взгляд. Это уже я, и я верю всем сердцем, всею душою, всем разумением своим — именно своим. Два момента или координаты веры: вера не от меня, от Бога, и Бог может обратить меня помимо моего желания и против моей воли, как Он Савла сделал Павлом. Эту координату веры соединяют с предопределением, и Христос, особенно в Евангелии от Иоанна, и апостол Павел говорят о предопределении: «Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня» (Ин. 6, 44). «Я избрал вас от мира» (Ин. 15, 19). «Отче! которых Ты дал Мне...» (Ин. 17, 24). И в синоптических Евангелиях Христос говорит о предопределении, например в притче о добром семени и плевелах (Мф. 13, 24, 38), о разделении овец и козлов (Мф. 25, 32 — 46), в притче о талантах. Апостол Павел: «Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатию Своею...» (Гал. 1, 15). Первая координата веры — Божья вера: вера как новое бытие, которое Бог дает мне, как Его дар мне, независимо от моей воли и моего желания, иногда даже против моей воли и против моего желания. Мне кажется даже, нет еще и веры, если я никогда не почувствовал своего противодействия Богу, не почувствовал, что верю против своего разума и желания, не волей, а неволей, что не я иду к Богу, а Он тащит меня к Себе, а я, «как лошак несмысленный», противлюсь (Пс. 31, 9). Божья вера — это Его видение меня, которое Он дает мне увидеть. Вторая координата веры — мое видение, видение видения, которое Он дает мне. Ее можно назвать субъективной верой или абсолютной свободой. И об этой координате говорит и Христос, и апостол Павел: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11, 12). «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Мф. 7, 7). «Если кто хочет идти за Мною...» (Мф. 16, 24). «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные...» (Мф. 11, 28). Таких изречений можно найти очень много, вся проповедь Христа говорит о них. И апостол Павел: «Итак мы... от имени Христова просим: примиритесь с Богом» (2 Кор. 5, 20). «Мы же, как споспешники, умоляем вас, чтобы благодать Божия не тщетно была принята вами» (2 Кор. 6, 1). Значит, человек может и не принять благодати, и не примириться с Богом.
И в Евангелиях, и в посланиях, и еще в Старом Завете обе координаты веры не соединены и не разделены. Их разделение приводит к квиетизму или фатализму. Но ничегонеделание тоже делание, и невыбор — выбор невыбора. Человек, павший в Адаме, уже заключен в свободу выбора, раб свободы выбора. Фатализм же детерминирует предопределение, тогда это уже не Божественное Провидение, а естественный порядок природы. Так же, а может, еще более противоречиво соединение обоих моментов — синергетизм: Бог не может дать человеку веры, если до этого человек не хочет верить; но одно желание веры, то есть субъективная вера, тоже недостаточно. При таком понимании и Божья вера, то есть благодать, — бездейственная, так как не может Савла сделать Павлом; и субъективная вера — желание веры — ничтожна, если сама по себе ничего не может сделать. Но ведь Христос же сказал отцу отрока, которого Он исцелил: «если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему» (Мк. 9, 23). И сколько раз Христос говорит о вере, именно субъективной вере, что она горы сдвигает. Традиционное синергетическое смешение желания веры, восполняемой благодатью, и благодати, восполняемой желанием веры, умаляет и веру, и благодать. Тогда желание веры объективируется: если живое желание веры не есть уже вера, то это только бессильное желание желания веры; но это именно отсутствие веры, неверие. Всякое желание — сила, а желание желания — бессилие. И также благодать, которая не все может, которая не может неверующего против его воли сделать верующим, бездейственная, никому не нужная благодать. Это не благодать, и Бог, посылающий такую благодать, не всемогущий Бог, Вседержитель, Творец всего видимого и невидимого.
Вера — соблазн для моей воли, безумие для разума. Разум никогда не сможет соединить две несовместные координаты веры: видение, которым я вижу видение меня Богом, и то видение, которое я вижу, — Божье видение. В живой вере, в видении видения обе координаты не соединяются, а отожествляются, то есть обе — одно: я ищу Бога, ищу и люблю Его всем сердцем, всей душой, всем разумением своим — именно своим. И второе: я люблю Его, потому что Он возлюбил меня, я ищу Его, потому что Он нашел меня.
II. В вере, или в видении, есть еще одна несовместность — две несовместные координаты: я, грешник, получаю Божью праведность не за заслуги, которых у меня нет и не может быть, а даром. Но как только я припишу эту праведность себе, я уже потерял ее. Я не могу утвердиться в ней, как только утверждаюсь в ней, утверждаюсь в своей праведности, а не в Божьей. Поэтому и получив праведность, остаюсь грешником — праведным грешником. Я праведный — только признавая себя грешником, но, как только признаю себя праведным, я грешник и лицемер, как фарисей из притчи.
Я, маловер, верящий только в себя, получаю Божью веру. Я уже имею ее. Но если мне никогда не покажется, хотя бы на время, что мне не хватает силы веры, что я теряю веру, что у меня уже нет веры, если мне это никогда не покажется, хотя бы на мгновение, то у меня нет живой веры, веры в Бога, а не в свою веру. Если я никогда не усомнюсь в силе своей веры, даже в своей вере, значит у меня еще нет живой веры, значит я верю еще не в Бога, а в силу своей веры, в свою веру, в себя; значит, я еще не встретился лицом к лицу с «Богом, страшным в делах Своих над сынами человеческими». Но кто всегда сомневается в своей вере, в силе своей веры, у кого никогда, хотя бы раз в жизни не явилось ощущение силы его веры, чья вера никогда, хотя бы раз в жизни не сдвинула гору его неверия, кто ни разу в жизни не увидел Провидения, руководившего всей его жизнью, кто никогда не почувствовал всем сердцем, всей душою, всем разумением своим, что все хорошо, весьма хорошо, тот еще тоже не встретился лицом к лицу с Богом, еще не верит, не может сказать: жив Господь, жива душа моя.
Теперь я сравню две пары координат веры. В первой паре — Божья вера, или видение, которым видит меня Бог, и субъективная вера — видение, которым я вижу, не соединены и не разделены, то есть разумом я не могу их ни соединить, ни разделить. Но в живой вере они отожествлены. Разум не может отожествить обе координаты, но может найти антиномическую формулу или схему отожествления, в крайнем случае постулировать отожествление двух несовместных для разума предложений. Но совершает это отожествление вера в некотором созерцании, и это — видение видения.
Во второй паре обе координаты могут разделяться и во времени. Каждую из этих координат я могу рассматривать абсолютно или субъективно:
абсолютно: гнев Божий, Его страх и Его любовь в гневе;
субъективно: некоторое сомнение, сомнение, доходящее до полной разуверенности, сокрушения духа и безнадежности, — видение невидения — искушение; некоторая уверенность, доходящая до полной, абсолютной уверенности, — видение видения, утешение.
Обе координаты несовместны: разуверенность не есть уверенность, и уверенность — не разуверенность. Ошибка синергетизма: частично разуверенность, частично уверенность — немного тут, немного там, как сказал пророк Исаия. Но это уже малодушие и неверие — отсутствие или слабость бесконечной личной заинтересованности. Другая форма его
Обе координаты независимы и несовместны и, как несовместные, отожествлены в вере: разуверенность без уверенности — малодушие, то есть слабость духа; уверенность без разуверенности — вера в свою веру, то есть в себя самого. Вторая координата тоже пред полагает первую: иногда в разные времена, иногда в одновременности. Это сказано и в их абсолютных определениях: Божья любовь в Его гневе предполагает и гнев Божий; иначе глаза у меня не откроются: возложение на меня бесконечной ответственности и есть гнев Божий, так как она мне не по силам и, как тварь, я не соответствую ей. Невозможность ни принять, ни не принять ее субъективно есть видение невидения, абсолютно — гнев Божий. Его любовь в гневе открывается в Христе, в Его Благой вести. Но еще до того, как Слово стало плотью, Оно говорило уже в Старом Завете — через пророков и в псалмах. Там Оно было еще только Словом, Грядущим, Его ждали; в Сыне Марии и, как думали, Иосифа Оно стало плотью.
Видение невидения без видения видения — уже не видение невидения, а само невидение. Гнев Божий, в котором не открывается Его любовь, — не Божий гнев, а дьявольский: безличная активность невидения, слепоты и зла. Взаимное отношение видения невидения и видения видения можно определить так: видение видения есть основание бытия видения невидения, если нет видения видения, нет и видения невидения, одно только невидение. Но через видение невидения я узнаю и видение видения, первое — основание познания второго: в первом открывается второе, как в гневе Божьем Христос открыл Его любовь. Видение видения и видение невидения определяют меня как праведного грешника; между ними — активное невидение, само невидение: когда я, получив Божию веру, утверждаюсь в ней, как в своей, тогда заменяю Божью праведность своей собственной и уже не имею никакой. Обе пары координат определяют некоторое неустойчивое равновесие, в котором я своими силами не могу удержаться. Живая вера — дважды двойное тожество несовместных для разума состоя ний: абсолютная субъективность и абсолютная абсолютность; Божья сила и устойчивость в моей неустойчивости и слабости. Это сказано в слове Христа апостолу Павлу: «сила Моя совершается в немощи»; и в словах апостола Павла: «когда я немощен, я силен»; и в словах отца исцеленного отрока: «верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк. 9, 24).
5
Абсолютная вера — дар мне от Бога: «власть быть чадами Божиими» (Ин. 1, 12). Это не от меня, от Бога — полное видение. И, как дар мне, — мое, именно мое: мое видение, и я вижу его, вижу видение. Без этого видения видения нет и видения невидения, без веры нет и покаяния. В мгновенном узнании — понимании невидения как моего невидения — я увидел свое видение, иначе не увидел бы и невидения. Но оно ушло так же мгновенно, как и пришло, ушло, не оставив и следа; осталось видение моего невидения — моя вина без вины. Почему ушло? Почему сразу же ушло, не оставив и следа? В видении видения я принимаю на себя бесконечную ответственность, Бог снимает с меня вину. Но видение ушло, вина осталась; остался страх и трепет, тоска и смятение. Почему? Почему, раз получив видение видения, не могу удержать его, почему видение видения сменяется видением невидения, утешение — искушением? Здесь два вопроса. Первый — личный: почему меня не оставляет пустой, невидящий, чужой взгляд? Как отец исцеленного отрока, я все время повторяю: верю, Господи, помоги моему неверию. Но страшный, пустой, невидящий взгляд не оставляет меня. Второй вопрос: как понимать смену искушения утешением, утешения — искушением? И, наконец, последний вопрос: почему Христос пришел не только для того, чтобы невидящие увидали, но и чтобы видящие стали слепы?
В рефлексии мое самосознание объективируется: я думаю о себе думающем. Я думающий — субъект; тот я, о котором я думаю, то есть объект моей мысли, реально тот же; тогда я думаю о себе, думающем о себе. В этой рефлексии о себе самом я не приблизился к себе, скорее удалился и, продолжая это объективирование себя, думающего о себе, думающем о себе... все больше удаляюсь от себя: объект мысли о себе, думающем о себе, не возвращается в субъект. Тожество моего самосознания в рефлексии повреждено: хотя реально субъект и объект мысли один и тот же, но идеально или ноуменально в рефлексии я не могу вернуться к себе. Это идеальное или ноуменальное несовпадение меня как объекта моей мысли со мною как субъектом этой же мысли я реально ощущаю и чувствую, во-первых, в противоречивости своих желаний и поступков, когда хочу одно, а делаю другое, в раздвоении самого желания, в стыде; во-вторых, в воспоминаниях, в воспоминании своей определенной, конкретной вины, в раскаянии и в отвращении к себе самому.
Видение видения — возвращение видения к видящему, само сознание; в отличие от поврежденного в рефлексии объективируемого самосознания видение видения — адекватное, реальное возвращение к себе. Оно объединяется с действием Святого Духа: «Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святый» (Мк. 13, 11). Заботы и обдумывание — это и есть рефлексия и объективирование, свобода выбора, Святой Дух дает видение видения. Апостол Павел: «мы не знаем, о чем и как должно молиться, Сам Дух неизреченными воздыханиями ходатайствует за нас» (<ср.> Рим. 8, 26). «Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божии» (Рим. 8, 16). Свидетельство Духа моему духу — реальное тожество моего самосознания, то есть лицо, личность, взгляд, видение в видении меня Богом. Тожество моего самосознания — дар мне от Бога: рождение от Бога (Ин. 1, 13), рождение от Духа (Ин. 3, 8), «власть быть чадами Божиими» (Ин. 1, 12). Я подчеркнул <выделил> слово «быть», потому что тожество моего самосознания не единство моего сознания, хотя бы и синтетическое, не форма, а именно сущность его — абсолютная инвариантность моей души в видимой временности и прехождении. Скорее временность и прехождение — форма, в которой мне в грехе является тожественность, то есть абсолютная инвариантность моей души. От этого и отвращение к себе, и раскаяние, и стыд: я тот же и являюсь себе не тем же. Это чувство или ощущение настолько конкретно, что я определил бы его словами: тошно, мутит. Меня мутит оттого, что я тот же — не тот же. Меня мутит, когда я по-настоящему вспомню о каком-либо человеке, который когда-то для меня был самым близким, а сейчас абсолютно безразличен. Меня мутит от самого слова: прошло, проходит, пройдет. Отчего мутит? Отчего стыд, отчего отвращение к себе? Отвращение в двух измерениях: сейчас — в раздвоенности моего желания, в опустошенности чужого, невидящего взгляда, моего чужого, невидящего взгляда, смотрящего на меня; во времени, когда я вспоминаю себя, каким я был вчера, год, десять, двадцать лет тому назад. Если бы у меня было только аналитическое тожество сознания или только синтетическое единство самосознания, не было бы ни отвращения к себе, ни стыда, на меня не смотрел бы страшный, невидящий, опустошенный, чужой взгляд.
Тожество моего сознания — синтетическое, то есть алогичное тожество различного, тожество не того же самого. Это дар мне Бога, дар, который я не могу принять, потому что мне, как сотворенному, он не по силам, и не могу не принять, потому что я уже получил его. Тогда этот дар мне — реальное синтетическое тожество самосознания, видение видения в видении меня Богом — в грехе и рефлексии повредился и является мне в форме изменчивости и прехождения, во временной форме. Мое самосознание настолько извращено в невозможности ни принять, ни не принять Божественный дар мне, что в рефлексии именно изменчивость и прехождение я принимаю за содержание и сущность своей души, а единство для меня только абстрактная форма; причем в рефлексии это единство настолько опустошено, что стало только аналитическим тожеством понятия, полюсом интенциального отношения — трансцендентальным ничто. Тогда души и вообще нет. А так как моя инвариантность абсолютна, то есть не подчинена законам времени, то если душа не бессмертна, то ее вообще нет, есть только смена психических состояний. Нет и видения видения, а значит, и видения невидения. Но тогда нет и ощущения вины и сознания греха, нет и стыда, и раскаяния, и покаяния. Тогда на меня не смотрел бы мой пустой, невидящий, чужой взгляд.
Пустой невидящий взгляд опустошает меня, я теряю себя самого: я — не я. Но как я могу сказать: я — не я? Кто я, который не я? Кто я, говорящий себе самому: я — не я? Ведь это не абстрактные теории, не слова, я вижу это, все время вижу в страшном, опустошенном взгляде, не оставляющем меня. Это видит каждый человек, если внимательно посмотрит на себя, если у него хватит смелости взглянуть на себя самого.