На полотне экрана поле аэродрома и безукоризненная шеренга тех, кого уже нет в живых. Лица бесстрастны. Перед строем камикадзе генерал произносит речь. Вот он её закончил, подошел к столу и взял чашечку сакэ, к нему по очереди приблизились летчики. “Последняя чашка сакэ”. Камикадзе снова стали в строй. Команда — и они бегут к самолетам. Парашюты остались на земле. К чему они камикадзе? Пропеллеры слились в сверкающие круги. Самолеты совершают короткую пробежку, один за другим взмывают ввысь и исчезают в небе…
“Обнажите головы!” — вновь раздается голос диктора.
— …родина вас призывает. Нужно двадцать человек! — заканчивает генерал и после минутного молчания командует: — Желающие, шаг вперёд!
Не думая, даже не осознав, что он делает, Ичиро повиновался властному приказу. Скосил глаза налево, направо — весь выпуск, как один человек.
— Благодарю вас, господа унтер-офицеры! Но нужно только двадцать человек, — ласково сказал генерал. — У кого есть дети, остаются на месте.
Ичиро снова скосил глаза. Шеренга добровольцев стала похожа на палисадник. В ней осталось меньше половины курса.
— Спасибо, господа, — раздался голос генерала. — Теперь на месте останутся единственные сыновья в семье
Осталось двадцать два человека. Генерал прошелся вдоль строя.
— Ты и ты, — указал он, — вернитесь назад. Когда понадобится — будете первыми!
Адъютант подал шкатулку, из которой генерал достал повязки с красным кругом — солнцем и повязал ими головы камикадзе. Затем по команде новые камикадзе повернулись лицом к шеренге, и она застыла в поклоне.
Ичиро увидел у Иссумбоси повязку камикадзе.
— Зачем ты вызвался? — возмущенно спросил он. — Ты же единственный сын в семье!
— Э, друг, скажи: непутевый сын непутевого отца. От кривой ветки и тень кривая. И не всё ли равно — сегодня или завтра? Я привык не отставать от тебя. Уж лучше вместе!..
Эдано было не по себе от подчеркнутой предупредительности товарищей, а в их глазах ему чудилось сочувствие…
Генерал Ито давно готовил камикадзе из своих подчиненных и в многочисленных беседах превозносил необходимость самопожертвования.
“Закрыв глаза, — патетически восклицал он, — мы обращаемся к юным борцам за родину, расставшимся в Жемчужной гавани с жизнью, как расстаются с нею осыпающиеся цветы вишни… Один порыв ветра, и они уже устилают склоны гор Иосино. В них мужество, полное трагизма. Оно сквозит и в жертвенном подвиге сынов отечества, бесстрашно принявших смерть в Жемчужной гавани. Трудно умереть просто. Ещё труднее умереть славной смертью!..”
И каждый раз генерал Ито говорил о низости, коварстве и жестокости врагов: “Эти торгаши воюют только мощью своего кошелька и грубой силой техники. Они — прогнившие расы, разве способны на что-либо героическое? Они, — закончил однажды шуткой генерал, — даже в отхожем месте садятся на стульчак, застаивая себе кровь, а у нас, японцев, и там посадка орла…”
Камикадзе командование предоставило пять суток отпуска перед отправкой на фронт. Только выйдя за ограду училища, летчики-смертники поняли, какой силой обладает их повязка. Они всюду встречали вежливую услужливость и учтивость.
— Пожалуйста, господа унтер-офицеры, — согнулся в поклоне контролер у вагона, — садитесь на любое место и поезжайте бесплатно, куда у вас есть необходимость. Пожалуйста!
Даже непоседливый Иссумбоси на время притих.