– Хорошо, дети мои. Отпускайте этого парня на волю и пойдем, попьем чайку. Там все и обсудим. Марат, садись, дружок, за руль.

Зал вмиг опустел. Раненых быстро вынесли охранники, где-то вдали завывали сирены «Скорой помощи». А Филонов все так и сидел на стуле, куда посадил его Марат, глядя немигающим взглядом перед собой. Но он уже немного пришел в себя и снова был похож на моего прежнего друга. Через боковое стекло я видела, как он осматривается кругом, словно очнувшись после долгого мучительного сна. Я знала, что больше никогда его не увижу, но была уверена, что поступаю правильно. Конечно, мне не хотелось поступать в рабство к эйдосам, но убить невинного Филонова, который за всю мою жизнь единственный отнесся ко мне со столь искренней нежностью и добротой, я не могла. Он был мне дорог, как одна из возможностей быть счастливой, как самое прекрасное из воспоминаний, которое я буду теперь беречь, потому что больше у меня ничего не осталось. И знаешь, я оказалась права. Теперь это воспоминание – моя последняя защита от тварей, пролезающих день за днем в мое сердце.

За окном было темно. Вечный сумрак подкрадывался ко мне. Мы еще долго мчались по какому-то еле освещенному узкому туннелю – скрытой от всех дороге под Финским заливом. Я сидела на заднем сиденье, словно пойманный воришка в полицейской машине, а эта странная парочка – спереди. Слезы текли и текли, но мне уже было все равно – видит ли кто мою слабость или нет. По дороге в ад все земное кажется довольно глупым. Автомобиль вынырнул из-под земли где-то в районе Репино. Наша милая компания зашла в красивый особняк, и бабка резво поковыляла по длинному извилистому коридору. На вид ей было лет сто пятьдесят, даже удивительно, откуда взялась такая прыть. Стоит отметить, что она была в длинном черном платье, да еще и на каблуках сантиметров в десять. Без шуток, я еле поспевала за ней. Марат мрачно шел позади меня, все так же не роняя ни слова. Он был будто палач, что угрюмо точит свой топор в ожидании исполнения приговора. Стены коридора напоминали галерею 1812 года в Эрмитаже, только венчали их не портреты знаменитых полководцев, а прекрасные в своем разнообразии гербарии. Казалось, тут представлены все цветы мира. Сколько же надо было трудиться, чтобы так красиво и аккуратно усеять полотна маленькими засушенными цветочками. Они были собраны в цветовые гаммы, которые заполняли целые стены. Как точные мазки художника-импрессиониста, цветы дополняли друг друга по цвету и свету, кружась и закручиваясь в картины, ничем не уступающие творениям Ван Гога. Однако чем дальше мы шли, тем меньше красоты оставалось на стенах. Вместо цветов в рамах запестрели чучела птиц разных видов, а потом их и вовсе сменили засохшие морды зверей.

«Странное местечко, не находишь?» – решила я прощупать ситуацию. Меня все еще не покидала надежда, что я смогу отсюда выбраться.

«Не более странное, чем Музей Средневековья».

«Откуда ты знаешь? Вмонтировал камеру мне в глаз?»

«За тобой следили».

«Кто?»

«Пара любовников, что была с вами».

«Не ври, они милые люди».

«Все люди милые, пока ты не потрясешь перед их носом пачкой денег. Те двое не исключение».

«Сволочи».

«Нет, обычные люди. Твой Филонов, пожалуй, исключение. Когда я предложил ему шпионить за тобой, он чуть не убил меня. Парень достоин уважения, что и говорить».

«Что это с тобой такое? Ты уважаешь мой выбор? Как говорила моя матушка – в лесу что-то сдохло».

«Хочешь правду?»

«Хочу».

Я почувствовала, как рука Марата сзади сдавила мне шею. Не больно, но на грани.

«Я бы убил тебя, лживая сучка, прямо сейчас. Сжал бы твою шею, как хребетик котенка, так чтобы твое прекрасное личико посинело от боли. Но они не позволят. Как ни странно, ты вдруг до чертиков понадобилась всем живой. Парадокс времени. Все вокруг летит в преисподнюю, а застрявшая между мирами баба – единственный способ исправить ситуацию. Но если ты откажешься нам помочь – пеняй на себя. Изольда сказала, что ты полностью поступаешь в мое личное распоряжение».

Теперь эта жуткая галерея и вовсе стала похожа на зоологический музей. Казалось, в замке живет сумасшедший ученый. Потому что животные, развешанные по стенам, никак не могли быть трофеями охотника. Я насчитала восемь видов разных собачонок, среди которых были две белоснежные болонки. Они стояли рядышком на постаменте и, как и вся эта коллекция, были обрамлены массивной золотой рамой. Далее на стенах рядком висели распятые лисицы и генетты. Они своими тушками составляли рыже-серый орнамент, похожий на тот, что любят вырезать дети из многослойной бумаги, когда получаются человечки, держащиеся за руки. Потом начались композиции из обезьян и барашков, кроликов, коз и прочих безобидных тварей. Все они составляли довольно пеструю, но при этом единую цветовую гамму и занимали уже все пространство стен, кое-где даже наползая на потолок. А вскоре их сменили детеныши лесных жителей. Огромное разноцветье тушек, меховое пространство из тел малышей. Я никогда не состояла в партии «зеленых», с удовольствием носила меховые воротники, но тут даже меня передернуло. Отвратительная коллекция маньяка-Мазая. К счастью, вскоре бабка остановилась около кованой чугунной двери, которую венчали четыре огромные золоченые морды львов. Дверь весом в пару тонн плавно распахнулась перед нами, словно от легкого дуновения летнего ветерка.

«Эх, любовь, любовь. Человеческая любовь. Если бы только можно было выкорчевать ее из людских сердец, как сорняк с огорода, жизнь стала бы куда проще, – проскрипела старуха. – Любовь к вещам куда благороднее и спокойнее для психики. Хотя что я тебе рассказываю, ты и сама все знаешь. Мне жаль, что Марат утратил бдительность и ты очаровалась этим недотепой. Подожди нас, Марат, снаружи, у нас тут чисто женский разговор».