— Это не все, — вдруг снова заговорила она. — Мы ведь еще живем в страхе друг перед другом. Взгляни на нас. Мы все с черной кожей. Все бедны. И все же среди нас, сестер, может найтись кто-то, кто пойдет в службу безопасности и расскажет им все, что здесь говорилось тобой, нами, в особенности нами. И вот мы боимся друг за друга и в то же время боимся друг друга, продаем друг друга за ничтожное вознаграждение: пропуск, право на жилье для родственника, а хуже всего — просто за деньги. Я читала твои книжки, брат мой. Ты учитель. Научи нас доверять друг другу. Нам так нужно этому научиться! Умей мы доверять друг другу, нам было бы легче бороться с белым тираном.
И она резко села. Что же ответить на этот крик души, какой совет дать этим женщинам?
— Сестры мои, — начал я, решив, что обстановка и чувства сами подскажут нужные слова, — вы сейчас открыли мне двери в мир, о существовании которого я не подозревал. Я жил в странах, где чернокожие ничего не получают без боя, и мне казалось, что в борьбе за место в жизни я преодолевал колоссальные трудности. Но вот я слышу вас, и мне становится неловко за себя: разве я страдал по сравнению с тем, что переживаете вы? И мне кажется, что, если у вас хватает сил жить, несмотря на такие муки, вы должны найти силы и для того, чтобы доверять друг другу. Что ж, случается так, что наши личные потребности кажутся важнее борьбы за общее дело. Я могу лишь глубоко посочувствовать людям, которым приходится делать такой трагический выбор.
Я находился на Элофф-стрит, метрах в двадцати от перекрестка, когда увидел бегущего африканца. Он бежал в мою сторону по мостовой, вдоль кромки тротуара, чтобы не мешать транспорту. Никто за ним не гнался, поэтому вид его меня нисколько не встревожил, но вдруг дорогу ему преградили двое белых и схватили его, один из них крепко вцепился ему в рубаху. Они кричали на него на африкаансе, и я ничего не мог понять, а чернокожий все повторял: «Нет, нет, баас». Они принялись бить, пинать и трясти его.
Быстро собралась толпа, стали спрашивать, в чем провинился африканец. Державшие его не гнались за ним, они не могли знать, почему он бежал. Кто-то позвал полицейских, которых долго ждать не пришлось. Один из них, здоровенный детина с красным лицом и коротким «ежиком», отвесил черному сильную оплеуху огромной мясистой рукой и зарычал на него на африкаансе. Кто-то окликнул полицейского по-английски: «Перестаньте избивать человека!» В ответ полицейский велел «адвокату» заткнуться, не то и его сведут в участок, чтобы не мешал вершить справедливость.
— И это вы называете справедливостью? — услышал я собственный голос. Верзила-полицейский окинул меня испепеляющим взглядом. Я вдруг ощутил всю жалкую беспомощность своего положения. Беспомощный иностранец, стой и не вмешивайся. Полицейские уволокли человека и запихнули его в машину.
Меня всего трясло, к горлу комом подступил страх. Внезапный, неожиданный страх. Боже мой, только что человек с черной кожей бежал по улице, хлоп, хлоп, стук его каблуков слабым эхом еще отдавался у меня в ушах. И вот он исчез, его увезли цивилизованные дикари, наверное, его будут бить, не обращая внимания на крики о пощаде, не задавая никаких вопросов, не требуя объяснений. Случись такое в ночное время, его могли бы застрелить на месте. За что? За то, что он торопился?
Наконец-то до меня дошел смысл слов, которые я так часто здесь слышал. Наконец-то я понял: если ты черный и живешь в Южной Африке, ты можешь стать жертвой насилия в любую секунду, и ничто не защитит тебя от вековой ненависти. На улице, у себя дома, где угодно. Никто и ничто не спасет тебя — ни закон, ни суд, ни полиция. Ходи по улицам шагом, говорили мне. Никогда не беги. Не дай тебе бог побежать.
Я медленно брел дальше, к книжному магазину. Продавщица, молодая брюнетка, читала почти все имевшиеся в продаже книги и говорила о них со знанием дела, с неподдельным интересом. Мы спустились в нижний этаж магазина. Она показывала мне книги, а на ступеньках около будочки кассира все время раздавались шаги. И каждый раз женщина быстро, украдкой оглядывалась.
Я спросил:
— Почему вы так нервничаете?
— Нервничаю?
— При звуке шагов на лестнице в глазах у вас появляется испуг.
Она вспыхнула.
— Да, вы правы. К нам регулярно заглядывают сотрудники службы безопасности. Мы уже почти научились узнавать их по звуку шагов. Они приходят, начинают рыться в выставленных книгах и никому не известным методом определяют, какие книги убрать, какие оставить в продаже, на каких заклеить обложки. Это ужасно действует на нервы, но ничего сделать нельзя. Они все время ищут коммунистическую литературу и на книжку с более или менее «подозрительным» названием тут же налагают запрет.
— Вы сказали «заклеить обложки». Это в каком же смысле?
— В самом прямом. Сейчас я вам покажу.
Она подошла к стойке с книгами и вернулась с «Великим Гэтсби», изданным в Англии. Обложка представляла собой бледное изображение двух мужчин и женщины, одетых в стиле двадцатых годов, контуры тел были едва обозначены тонкими карандашными линиями. В рисунке не было даже туманного намека на нечто неприличное.
— Они велели нам заклеить эти обложки, — сказала продавщица. — Книга недавно включена в программу средней школы, и они считают, что давать детям книгу с таким рисунком не следует.
Я был готов не поверить своим ушам, но серые глаза продавщицы смотрели слишком серьезно.