В ногу тем временем ткнулось что-то влажное, а после неприятно пощекотало. Глянула вниз и чуть не вскрикнула от неожиданности — это была приличных размеров крыса. Хорошо, что я с детства их не боялась, поэтому попыталась отпихнуть ее ногой, но не вышло.

— Кыш! Кыш! Я не вкусная!

Крыса все-таки убежала, но не благодаря моим стараниям, а тому, что дверь скрипнула и открылась, впуская в камеру мужчину.

Того самого амбала-палача с площади. Глупо, но увидев его, я подумала не о себе, а о девочке, которая сейчас, наверное, горько рыдает под присмотром лекарей и это если её кто-нибудь додумался туда отправить. Дело сделано. Страшное дело, которому я не смогла помешать.

Одна эта мысль окончательно лишила меня сил и последней надежды, что моё отчаянное путешествие завершится благополучно. Я так глубоко погрузилась в отчаяние, что не услышала слов палача, лишь дернулась, когда он принялся разматывать хлыст.

— Что происходит? Суда не будет? — выкрикнула я, не понимая, почему меня собираются избить прямо сейчас и в этой камере, а не на рыночной площади.

— Ты глухая или тупая? — проревел мужчина и стегнул хлыстом каменный пол, разминаясь. — Я сказал, градоначальник сомневается в твоем простом происхождении, поэтому публичного наказания не будет. Ты получишь свои плети в темнице, как благородная. С тобой не было опекуна, а закон ты нарушила публично, значит, судебного разбирательства не будет. Получишь наказание и свободна.

Очередная тонкость законов Халифата. Благородных не порят публично, но порят все равно. Если нет рядом мужчины, в суде у женщины нет права голоса — еще одна “приятная” неожиданность.

— Подождите, но у меня есть опекун! Он живет в гостинице на площади!

“И не придет меня вызволять, потому что я сама виновата в своей беде, а у него гражданская война на носу,” — закончила уже мысленно.

— Мне плевать. Я палач, а не судья. На тебя есть приказ, который я должен исполнить. Так что кричи громче, твоим соседям понравится! — оскалился мужчина, а через мгновение мое тело обжег кнут. Затем еще раз и еще.

Я стиснула зубы. Не кричать. Не хочу доставлять ему такое удовольствие и тем самым соседям, о которых он говорит. Еще два удара, по спине поползла тонкая струйка крови, другая щекотнула подбородок — я не заметила и прикусила губу.

Еще три удара, и я чуть не потеряла сознание от боли, когда четвертый пришелся на уже кровоточащую рану. Слезы текли по щекам, но я упорно молчала. Если придется, откушу себе язык, но не пискну.

С еще одним ударом я почти лишилась чувство и все же пискнула, как та мелкая крыса, что несколько минут назад терлась у моих ног.

Внутри мне было больнее, чем снаружи. Я одна в чужой стране. У меня нет друзей, нет родственников и власти. Мне никто не поможет. Никто не спасет от унижения. Эти мысли иголками кололи изнутри, перебивая боль от хлыста.

Я сквозь пелену слез увидела, что дверь снова открылась. Вошли две смутно знакомые фигуры, кажется, стражники, а следом еще кто-то.

— Именем Великого Халифа! Прекратите!

Мне что это снится? Я потеряла сознание или уже отправилась к праотцам, не выдержав пыток?

— Эта женщина принадлежит законному Наследнику Халифата! — голос Гека звенел металлом. И нет, это был не сон.

Боль прекратилась мгновенно. Я сморгнула слезы и увидела, как палач молча сворачивает кнут и поспешно покидает камеру. Да, он прав. Его дело — карать. Прекратить? Ему не сложно и прекратить. Нужно будет добить девушку, сами позовут. Такая вот простая логика.