Охрана не разрешает разговаривать. Ходи и ходи по кругу, как лошадь на току у конной молотилки, и никуда не сворачивай с протоптанной ногами заключенных дорожки.

Но они все равно разговаривали, тихонько передавали друг другу тюремные новости и небольшие комочки хлеба с сунутыми в них записками. Здесь сидели люди, уже имевшие большой стаж подпольной работы, прошедшие другие тюрьмы. Опыт помогал им и в таких условиях устанавливать контакт с волей.

До чего же коротки эти двадцать минут прогулки! С огромным нетерпением ждут их заключенные, а они пролетят в одно мгновение, не успеешь ни надышаться свежим воздухом, ни насмотреться на людей.

А с воли все реже и реже поступали новости. Тюрьма находилась на строгом режиме, заключенным разрешалось одно свидание в два месяца, одно письмо в неделю — полторы. Создавалось впечатление, что жизнь остановила свой бег.

Если бы Вера не умела держать себя в руках, она заболела бы от тоски. Но ее железная воля, богатая фантазия помогли приспособиться к тяжелому режиму.

Просыпаясь, всякий раз радостно улыбалась про себя: вот и еще один день прожит, еще на один день приблизилась свобода. Сделав зарядку и умывшись, бралась за книги.

Много ей надо еще учиться. Столько чудесных книг — польских, русских и белорусских— она еще не прочитала! История, экономика — целые миры еще не открыты. Да и языки надо совершенствовать, особенно польский. На очереди философия. Некогда скучать, надо учиться. На воле трудней будет урывать время для занятий.

На прогулке Вере передали, что комсомолку Катю Кныш скоро освободят. Пять лет отсидела она в тюрьме за подпольную комсомольскую работу. Скоро выйдет за ворота тюрьмы, увидит друзей, продолжающих борьбу на ее родной Львовщине, и сама снова включится в подпольную работу. Уже сейчас девушка мечтает об этом времени.

Вместе с ней мечтала и Вера. Перед ее мысленным взором предстал родной Минск, боевые, славные комсомольцы, и ее неудержимо потянуло написать им. После прогулки, разрезав тонкую, мягкую папиросную бумагу на узкие полоски и остро заточив карандаш, она села писать:

«Дорогие, родные товарищи, любимые братья мои!

Из далекого уголка фашистской Польши через решетчатое окошечко каторжной тюрьмы пламенно приветствую вас в день радостного праздника — комсомольской годовщины».

Годовщина еще не скоро, но пока девушка выйдет на свободу, пока она окольными путями переправит Верино письмо комсомольцам Минска, пройдет немало времени. И как раз это будет канун праздника молодежи[17] самого яркого праздника в жизни Веры.

«Пять долгих лет уже отделяют меня от вас, — с волнением продолжала она выводить на тонкой папиросной бумаге. — Но этот день не потерялся среди других дат…

О нет! Что ни год — все равно, на свободе или в тюрьме, — у меня в этот день был особенный праздник.

Товарищи мои родные, милые, как сказать вам, что я чувствую, что переживаю теперь, когда пишу вам, что буду переживать в день годовщины союза?!

Сижу я в своей одиночке, мне светит мерцающая свечка, а вокруг меня стены, снова и снова стены, тишина и ночь…

Пишу вам — и грудь разрывается от боли безмерной, от большой радости. Я с трудом сдерживаю слезы, а далекие, незабываемые образы один за другим проходят перед глазами: комсомольская ячейка… первые кружки, учеба, могучий рост.

Комсомол, комсомол! Не пять, а пятнадцать, пятьдесят лет бессильны вырвать из моей памяти эти воспоминания, бессильны заставить меня забыть о том, что комсомол сделал меня большевичкой, воспитал, закалил, научил не только бороться, но и любить революционную борьбу больше всего, больше жизни.

Поэтому день годовщины — для меня большой и радостный праздник. Всей душой хочу я, чтобы мой голос привета и великой любви к вам прорвался через стены и решетки острога, через сотни верст, отделяющие меня от вас, через границы, чтобы долететь до вас и сказать, что никакие тюрмы, никакие границы не могут разлучить комсомольцев.

Примите же, дорогие товарищи, мой привет и знайте, что и в цепях фашизма я остаюсь комсомолкой.